Нет статуса

Автор: Эдвард
Тема:Ироническая проза
Опубликовано: 2017-01-21 12:41:39
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.

Непростые будни человека мужского пола!



     – Петр!!! Пе-е-етр!!!.. Петя… вставай! – разнеслось в доме, расположенном по улице Советской Армии в славном городе Одессе. Старой постройки дом погасил призыв, никак не отреагировав.  
     – Петька, просыпайся! – опять повторился зычный голос дородной дамы по имени Глаша, или, как ее уважительно называли в родительском комитете средней школы №2 Глафиры Илларионовны.
       В ответ на призыв – молчание.
     – Петр вставай, Машке пора в школу!
       Но и это словосочетание уже более настойчивое и грозное – осталось без ответа.
     – Ах ты, скотина! Все спишь, алкаш проклятый!
       В комнате, напоминавшей Хиросиму после атомной бомбежки, на пороге появилась раскрасневшаяся хозяйка. Невысокого роста с внушительными телесами, она напоминала тетю Цилю из «Одесских рассказов» Исаака Бабеля.
       Тело, которое, безусловно слышало возгласы своей неугомонной супруги, давно приоткрыв один глаз, пыталось сообразить: где оно пребывает и что произошло вчера такого, за что сегодня можно было понести наказание. Это тело и было тем Петькой, вернее Петром Спиридоновичем – человеком свободной творческой профессии художника. Один глаз заметил в проеме супругу и дал команду открыться второму. Причем, второй глаз внес в паршивое полувиноватое состояние Петра Спиридоновича еще и нестерпимую головную боль. В голове звонили колокола всех соборов города-героя Одессы, периодически прерываемые яркими фразами, увы, не лестного лексикона Глаши.
       Когда супруга подошла к раскладушке, чудом державшей на полупорванной основе страдающее тело, одна нога вялым движением многозначительно попробовала обозначить: он, Петр, сейчас встанет. Но Глаша, имея немалый опыт, не купилась на эту уловку и ожидала, когда и вторая нога проявит такое же уважение к ее призывам. Поскольку та не торопилась, а второй глаз опять закрылся, жена вольного художника, окончательно теряя самообладание, заорала на одесском рыночном наречии, которое трудно воспроизвести даже Петру Спиридоновичу, не то что мне в рассказе.
       Последнее действо супруги возымело результат. Губы разлепились, и по комнате не то прошелестело, не то прошуршало:  
     – Я щас!
     – Что, сейчас? Вставай!.. Алкаш несчастный! Машка опаздывает в школу!
     – Дорогая… – Последовала пауза. – До-ого…гая… – Шепот не в состоянии завершится в сколь-нибудь связанное предложение, растворился в жужжании множества мух. Петр Спиридонович не обрел еще достаточно сил, чтобы продолжать. Он помолчал какое-то время и опять сделал попытку. – Дорогая, я… я не в состоянии…
       Что был не в состоянии сделать супруг, Глаша восприняла очень даже по-своему и с обидой.
     – То, что ты не в состоянии, импотент проклятый, я знаю! Дочь отведи в школу.
     – Завтра… – только и хватило сил ответить ее объекту внимания.
       Глафира Илларионовна досадливо плюнула, и, махнув рукой, крикнула дочери:
     – Мария, сегодня я тебя отведу в школу. Иди поцелуй своего папу-алкаша и собираемся.
       В комнату вбежала восьмилетняя белокурая девчушка и подойдя к Петру Григорьевичу поцеловала в щеку. Второй глаз открылся, но ноги опять заняли горизонтальное положение, а на лице появилась слабая улыбка страдальца из какой-то картины – кажется «Бурлаки на Волге» Ильи Ефимовича Репина. Но Маша еще ничего не знала о гении кисти, и вторично чмокнув папу в щеку, выбежала в коридор.
       Не тратя попусту время, Глаша последовала за ней. Через несколько минут, дверь в прихожей хлопнула, возвещая, что первая неприятность, пожалуй, самая существенная, на какое-то время оставила Петра Спиридоновича в покое.
       Набат в голове разрастался, сердце колотилось, словно муха пойманная в стакане, и вольный художник стал принимать вертикальное положение. Далось это не сразу. Но мысль о том, что нужно проведать туалет, в котором спрятано лекарство, заставило Петра Спиридоновича сделать нерешительные шаги в сторону санузла. – Ох, и трудные эти первые шаги, – подумалось ему, а к горлу подкатил тошнотворный комок. Во рту было стойкое ощущение сажа, в котором лет пять безвылазно пребывало несколько поросят, выросших в огромных свиней.
       Дотянув до середины комнаты, мэтр кисти сглотнул слюну и чуть не вырвал ее наружу со всем содержимым желудка. Правда, внутри мало что было. На кусок колбасы «Одесская», в течении месяца добросовестно промываемый подсоленной водой продавцом подозрительного киоска на углу улиц Щепкина и Княжеской, вчера было много охочих. Ему достался маленький кусочек с прокисшим огурцом, украденным Степанычем в холодильнике у жены Софочки. – Слава Богу, что не закусывал – блевать нечем. – Промелькнула утешительная мысль и, сделав последний шаг к спасительному сливному бачку, Петр Спиридонович пошарил в нем рукой. Вместо ожидаемой стеклянной емкости, палец нащупал поплавок, регулирующий уровень воды спускного клапана. Сердце чуть не остановилось, а противная слабость заставила опуститься на крышку унитаза. – Зараза!.. Зараза!.. Нашла!.. Тварь такая! Нашла заначку! – Если бы мысль могла материализоваться в крик, то вопль достиг бы Хаджибеевского лимана, но в комнате пронесся лишь стон.
     – Говорила мне мама: – Эта сука тебе не пара.
       Внутри Петра Спиридоновича росла обида на супругу и вообще на все жизненное обустройство мира. Ему стало нехорошо. Руки тряслись и, казалось, он уже не встанет с унитаза. Мысль лихорадочно искала выход. Вольный художник точно знал, если не выпьет в течение получаса сто грамм – умрет. Безо всякой надежды, уже значительно живее, он отправился в путь. На кухню – не близкий свет идти, но нужно было спешить. Та половина часа, что Петр Спиридонович отпустил себе до скорбной кончины – катастрофически уменьшалась.
       Он точно знал, что супруга не оставит в доме без присмотра даже «Тройной» одеколон. Но надежда умирает последней, и наш герой упорно следовал к батарее отопления, за которой у него иногда было припрятано на черный день. Он и сам не помнил, должно ли там что-то быть, но проверить было нужно. Первая батарея в зале для гостей – ничего не дала. Вторая комната, носившая название спальня, была похожа на самый настоящий «нужник», но в ней была еще одна батарея на семь секций. Трясущимися руками Петр Спиридонович пошарил рукой и обнаружил маленькую бутылку, любовно прозванную в народе «Шкалик».
       Издав торжествующий возглас, напоминавший уханье филина, страдалец извлек спасительную находку. Бутылка содержала жидкость, и ее горлышко мгновенно оказалась у рта мэтра. В следующую секунду спасительная субстанция несколькими глотками отправилась в страдающий желудок, а в последовавшую за этим секунду, в квартире раздался вопль:
     – Зараза!..
       Петр Спиридонович выплюнул воду.
     – Зараза! Что б ты!.. Что б тебе… – ему вдруг совсем стало нехорошо. От мысли, что супруга над ним посмеялась, вылив водку и налив воды – потрясла сердце и душу глубиной циничности и коварства. Пискнув еще раз:
     – Зараза! – он обреченно отправился к раскладушке умирать.
       Петр Спиридонович даже не дошел до кухни. – Зачем? Он точно знал, что там ничего нет.
     – Коварная! У-у-у!.. Сука! – После столь нелестных слов в адрес супруги, на него вдруг напала апатия. – Ну и хорошо! Подохну, пусть потом сама мается на белом свете. Пусть Машку воспитывает…
       Ему вдруг стало жаль себя, но чувство мести супруге дало нашему герою возможность окончательно представить, то огромное горе, которое принесет ей его смерть. И ему стало немного легче. – Ничего, пусть помается без меня. Кому она нужна!.. А Машка?.. Кто водит Марию в школу? Кто забирает ее назад? Кто рисует картины и даже участвует в выставках. Его последняя картина, в стиле раннего Модильяни, куплена американцем за 150 долларов. – Такие деньги!..
       Петр Спиридонович лукавил: американец не знал, что эта очень оригинальная по своей непонятности сюжета картина, и была копия Модильяни. Правда, находчивый творец шедевра изменил положение руки предполагаемой героини полотна и перенес цветы в вазе на окно, но... Но, когда метр увидел на следующий день в Горсаду того же американца, державшего в руках его творение и ищущего глазами кого-то среди художников, он на всякий случай прикрылся газетой «Одесские новости», забытой кем-то на скамье. Позднее оказалось, что такая предосторожность была не лишней. Возмущенный американец, побегав по Горсаду и, не найдя необходимого ему субъекта, с ужасным акцентом дважды бросив фразу: – Моченника!!!.. Какая моченника!., а вместе с ней в близь стоящую урну и шедевр Петра Спиридоновича, возмущенно отправился на Дерибасовскую в «Арт-пассаж».
       Мэтр не оставил в мусорном ящике свою работу и тут же извлек ее из оскорбительного места пребывания. Все это промелькнуло перед глазами Петра Спиридоновича, укрепляя в мысли, что утрата супруги в результате его смерти, будет невосполнима. Уже ложась на подушку, он в отчаянии засунул под нее руки, окунаясь лицом в не знавшую за последние полгода стиральной машины, наволочку серого цвета. То, что он нащупал руками, привело его вначале в шок, переросший в следующую секунду в неописуемый восторг. Мэтр от кисти извлек на свет бутылку емкостью в 0.250 литра с прозрачной жидкостью.
     – Мерзавчик!..
       Это было второе нежное название «чекушки» и произнесено оно было столь благоговенно, что будь супруга в квартире – ее, безусловно хватил бы удар. А мэтр, взглянув на потолок, изрек внезапно окрепшим голосом:
     – Откуда? Спасибо Боже!!! Ты, есть! Ты, есть!..
       Преисполненный благочестивой мыслью, он правой рукой стал осенять себя крестным знамением, а левой – поднес горлышко ко рту и, зубами сорвав закручивающуюся пробку, выплюнул ее на пол. В следующую секунду благословенная жидкость забулькала по благодарному горлу Петра Спиридоновича. Не совсем благодарный желудок, не сразу принял спасительную жидкость, и задержал ее у горла, пытаясь исторгнуть наружу. Но воля мэтра была сильнее и, пододвинув к самому носу подушку, он вдохнул приторно-сладковатый запах скопившийся за последние полгода в атрибуте сервиса для сна. «Аромат» был резким и возымел действие, заставив покориться его воле, даже собственный желудок. Через 5-10 секунд, подавив несколько рвотных спазмов, тот полностью сдался. По всему телу стало разливаться тепло и радостное ощущение положительных свойств окружающего бытия.
       Около пяти минут, за которые мысли о красотах мира завладевали его сознанием, Петр Спиридонович смотрел в потолок. Ему стало совсем хорошо, и даже мухи, роем кружившие по комнате, показались милыми Божьими созданиями. Единственное, чего он не мог взять в толк: откуда под подушкой оказалась спасительная «чекушка», и почему он ее не допил вчера. Еще, его интересовало, как Глаша, имея такой огромный опыт совместной с ним жизни, не обнаружила ее.
       Встав уже на почти твердые ноги, он взглянул на «Мерзавчик» зазывно расположившийся под раскладушкой и определил: хватит еще на раз. Петр Григорьевич бережно насадил пробку на горлышко, чтобы не приведи боже не пролить жизненный бальзам на пол и удовлетворенно обвел комнату прозревшими глазами. И все же тревожное чувство не совсем оставило нашего метра от кисти. Он точно знал, что не так плохо как с утра, но все же, очень некомфортно ему станет, уже через час. Нужно было, допив оставшиеся 77 грамм водки – это он точно определил на глаз, отправляться в творческую мастерскую, расположенную на ул. Канатной, невдалеке от парка Шевченко. Почему туда? Ответ прост: товарищи по цеху, именуемые своими женами собутыльниками, не дадут ему умереть.
       Недолго думая, мэтр опять уже уверенными пальцами, открутил, вернее снял, крышку «Шкалика», то есть «Мерзавчика» и, допив из горлышка остатки водки, отправился к холодильнику. Окинув его содержимое не совсем здоровым взглядом, он оставил без внимания колбасу, кусок курицы и остановился на плавленом сырке «Российский». Вяло пожевав его, он усилием воли заставил принять желудок и это, так называемое питание. Затем, сообразив, что нужно оставить домашние чертоги до прихода Глаши, Петр Спиридонович поспешно натянул джинсы и рубаху, кое-где испачканную краской, и вышел из подъезда.
       На лавочке сидела Софа, жена Степаныча и Светлана Яковлевна – медсестра «Скорой помощи». Последняя, жаловалась первой на сына, пришедшего сегодня в 4.00 утра на сильном подпитии.
     – Управы нет на эту молодежь! Делают что хотят! Я ему говорю: поступай в «Политтех», а он меня кормит, какими-то дальними плаваниям в загранку на теплоходе «Тарас Шевченко». А на этой калоше, разве, что до Турции доедешь…
       Увидев Петра Григорьевича, быстро проскользнувшего мимо со словами – Доброе утро! – Светлана Яковлевна, прервав словоизлияние, заметила, передернув плечами:
     – Пошел за бутылкой!
     – Не-а! – изрекла Софа. – Откуда у него деньги!.. В мастерскую пошел, искать таких же забулдыг, как сам.
       Петр Спиридонович не слышал «доброжелательных» слов соседок, но мысль о наличии денег посетила и его. Он нерешительно сунул руку в карман и нащупал бумажку, похожую на денежную купюру. – Десять? Или может двадцать? – мысль отвлекла его от пешеходного перехода, и мэтр двинулся на красный свет светофора. Громкий сигнал прозвучал столь неожиданно, а визг тормозов так резко и с таким скрипом, что у него на секунду, а может на три, остановилось сердце. Он чуть было не упал, и если б не свирепая физиономия водителя «КАМАЗа», собравшегося разобраться на месте с идиотом шагнувшим под колеса машины, сел бы на мостовую. Но почуяв опасность, ноги, не дожидаясь сигнала мозга, или того, что у Петра Спиридоновича было в голове, вдруг понесли его вперед. Остановился он через пол квартала, почти добежав до Екатерининской. Ему стало опять нехорошо. 77… граммов, которые он добавил к первой опохмелочной порции водки, улетучились в результате только что перенесенного стресса. Мэтр машинально сунул руку в карман и извлек 1 гривну. Как она там оказалась? – Петр Спиридонович не помнил, но очень надеялся, что это будет все же купюра большим достоинством. Он обшарил карманы и обнаружил еще около сорока двух копеек.
       Сердце начало давать сбои, а паническая мысль, что он может в любой момент умереть прямо здесь, на тротуаре, заставила присесть на ступеньку какого-то офиса. Петр Спиридонович уже не думал о том безысходном горе, которым он хотел досадить супруге своей смертью: паническая мысль овладела всем его душевным состоянием, лихорадочно соображая, каким образом еще какое-то время побыть в этом теле. – Месье, же не манж па сиз жур! – пронеслось в голове, в которой мозг еще не включил все симптомы ума. – Нет! Нужно мягче! – решил он: – Месье, же не манжь па сиз жюрь… Тьфу, ты! – тут же сплюнул он этой чепухе, но… но Киса Воробъянинов, вернее Ильф и Петров со своим бессмертным творением «Двенадцать стульев», завертелись в его воспаленном воображении, провоцируя на нечто подобное. Он встал со ступеньки, и, собрав в кулак все остатки своего интеллигентного происхождения, двинулся вперед, решив попросить денег у первого встречного.
       Нельзя сказать, что воспоминания об отце русской демократии, посетило его впервые. Петр Григорьевич в пятый раз прибегал к столь не популярному способу добывания денег на бутылку. Но четвертый случай – он не хотел вспоминать. В тот раз первый встречный, не поняв, просят у него деньги или требуют, съездил метру по физиономии. Удар был сильным и уже потом, спустя несколько часов, двести граммов водки, налитые друзьями по цеху, не могли заглушить душевную травму.
       Все это вспомнилось и заставило Петра Спиридоновича вздохнуть. Взгляд его упал на идущего навстречу мужчину средних лет и спортивной наружности. На лице у прохожего ни радости, ни печали. Такой даст гривну-две, решил он и ступил навстречу своей судьбе. Ему становилось с каждой минутой все хуже, и нужно было торопиться.
       Когда спортсмен поравнялся с ним, у мэтра исчезли все слова, лишь жест и какое-то нечленораздельное урчание вырвалось из уст. Прохожий заметил и, остановившись, вопросительно глянул на опухшее лицо «благородного» происхождения. Видя, что он молчит, спортсмен спросил:
     – Вам что-то подсказать?
       Петр Спиридонович неожиданно для себя отрицательно мотнул головой.
     – А что же нужно?
       У метра мелькнула мысль, о билетах и портмоне «украденных негодяями-ворами». – Нет, это он слышит во всех поездах и маршрутках. Петр Спиридонович вдруг произнес осипшим голосом:
     – Мне плохо, нужно выпить! Дайте, пожалуйста несколько гривен.
       Он точно знал, что если не по физиономии, то отказ получит определенно. Это подсказывало внутреннее чутье, и мэтр обреченно ждал ответа.
       Спортсмен окинул его долгим взглядом и, вытащив из кармана какую-то купюру, сунул в руку.
       Петр Спиридонович скосил глаза и чуть вторично не упал на тротуар. В руках зеленели 20 гривен. На секунду он потерял дар речи, но шок длился недолго и мэтр выдохнул:
     – Спасибо! Ну… вы!.. Ну, вы!.. Вы… вы – человек!
     – На здоровье, поправляйтесь! – Усмехнулся спортсмен и, махнув приветливо рукой, направился в сторону Оперного театра.
       Петр Спиридонович расчувствовавшись, произнес еще несколько благодарственных фраз и машинально направился следом. Но тут же, осознав все величие момента, вернее размер суммы полученный только что, он остановился, и увидев спасительную кафэшку, мгновенно растворился в ее чреве.
       Полчаса спустя, повеселевший и бодрый, он походкой преуспевающего художника подходил к творческой мастерской на улице Канатной.
       Это было здание постройки XIX века, с высокими потолками и облупленным фасадом. Еще в советские времена, дом какого-то преуспевающего до революции заводчика, был передан в «Худфонд». Остался он за ним и после того, как, старейшее в Европе государство, в прошлом, и новая страна после распада СССР, сейчас, поняла, что наследие прошлого нужно содержать в надлежащем состоянии. Понять то поняла, но ремонтировать это наследие, она не спешила, вернее, не собирались этого делать чиновники, плотно оккупировавшие все управленческие учреждения городов-жемчужин Восточной Европы. Лепка карнизов здания, частично отвалилась, частично висела на проволоке и сиротливо наблюдала с высоты за безрадостной жизнью творческой интеллигенции. К последней, причислялся и Петр Спиридонович с товарищами по цеху, точнее, по совместно занимаемому дому.
       Войдя в пропахшее сыростью помещение, наш герой обнаружил Василия Тихоновича: между собой они называли его – Васька Авангардист.
       Вася был талантливым художником, но способности свои проявлял неохотно и не всегда. Вдохновение не баловало своего владельца, но товарищи знали: Авангард – это ни какие-то там пейзажи, которые взял и рисуй. Авангард – это внутреннее состояние души, полет творческой фантазии, которая у того же Василия взлетала лишь иногда и при определенном душевном состоянии.
       У Васьки Авангардиста был в жизни один очень показательный момент, после которого его зауважали все товарищи по цеху, то бишь, по дому. Уважать стали даже те, кто уже не ожидал от него ничего существенного. Особенно по этому поводу долго недоумевал Глеб Вениаминович Потоцкий – признанный всеми и, в первую очередь, Худсоветом, мастер кисти.  
       Как-то, в один из похмельных моментов, Василий долго сидел перед подрамником с натянутым холстом и о чем-то думал. О чем?.. Никто не знал, Товарищи, сами страдая от того же, тоже пребывали в задумчивом состоянии, мучительно соображая, где достать деньги на пол литровку. Неизвестно, чем бы все закончилось, но Глеб Вениаминович, который не всегда пребывал в состоянии своих младших товарищей, смилостивился и, вытащив десятку, добавил к уже лежавшим на столе пяти гривнам.
       За спасительной жидкостью сбегал Петр Спиридонович. Пока он отсутствовал, на холсте Василия появился глаз. Да-да! Самый настоящий человеческий глаз. Васька смотрел на него, как-то по-особенному. Он – на глаз, а глаз – на него и на бутылку, выставленную после прихода Петра Спиридоновича на стол. Каким-то механичным движением Василий нарисовал и несколько кубиков вокруг центрального объекта, а затем, подумав, добавил усеченный конус с четырьмя треугольниками. Оставшееся свободное место, он заполнил мазками ультрамарина, с вписывающимся в его основу, «белилом» и «охрой жженой».
       Трудно представить, что это было. Шедевр появился почти с той же скоростью, что и возникшая на столе бутылка. Пока нарезался хлеб и традиционный плавленый сырок, на «Глаз» накатилась слеза, готовая вот-вот сорваться и замочить кубики, треугольники и прочую дребедень, которую Вася успел нанести на полотно. После первых пятидесяти граммов, Василий добавил еще несколько молний, а после вторых, почему-то пририсовал десяток мерцающих звезд. После третьего захода – Василий ничего не успел дорисовать, так как на пороге появился Председатель Худсовета города Одессы – Терещенко Виктор Павлович. С ним был какой-то господин.
       Увидев бутылку, Председатель нахмурился и незаметно погрозил кулаком Потоцкому. Тот, пожав плечами, хотел что-то сказать в оправдание, но вдруг на ломаном языке раздался возглас второго субъекта, того, кто вошел с Виктором Павловичем.
     – О-о!.. Рюсский натюра!.. Приветствуй рюсский человек!
     – Господин Домье де Легрен из Квебека, что в Канаде, – представил его Председатель. – Он большой знаток искусства и хотел посмотреть, как работают в творческих мастерских наши ребята.
       Господин Домье закивал головой, выражая высшую степень восхищения. Затем, издав какой-то возглас, он уставился на творение Васьки Авангардиста. Канадец ходил вокруг полотна, рассматривая его с разных сторон. Один раз заглянул даже за полотно. Что он хотел там увидеть? – осталось загадкой. Заметил ли гость в углу кучу пустых бутылок из-под водки и вина – тоже было неизвестно.
       Комбьен кут? – спросил он по-французски.
       Несмотря на язык, все почему-то поняли – это переводится как: «Сколько стоит?».
       Не ожидавшие такого поворота событий, друзья растерялись. В глазах Потоцкого зажглась сотка долларов США. Васька прочитал это сообщение и произнес нерешительно:
     – Понимаете?.. Я еще не знаю – картина только написана…
       По его лицу господин Домье понял, что ему отказывают в продаже, и немного обидевшись, на ломаном языке изрек:  
     – Я большьей… – он запнулся, вспоминая подходящие слова. – Я гранд ценить авангард. Я умей бить щедрый! Ву, (то есть «вас» – заметка свидетеля торгов), не обидеть, если я предложу тыща долларь?..
        Васька и все мэтры были современными людьми и слово «гранд» хорошо поняли. Не поняли только сумму названную гостем. А господин Домье, видя, что те пребывают в нерешительности, изрек:
     – Ес! Ради знакомств.., жи («Я» – вторая заметка свидетеля торгов) дает вам тыща двести долларь.
       Канадец даже вспотел. Ему показалось, что «Глаз» подмигнул, и нарастающее чувство «Хочу!», когда – «Нельзя!», здорово его завело. Но и Васька пришел в себя от жестов подаваемых Глебом Вениаминовичем и молний испускаемых из глаз Председателя Худсовета.
       Скрывая дрожь в голосе, он уточнил:
     – Долларов США?
       Господин Домье утвердительно кивнул, торжествуя победу. Когда он услышал то, что ляпнул художник после его предложения, очень удивился.
     – Две тысячи долларов США, за меньше не отдам – Вася глянул на товарищей и разное увидел в их глазах. От осуждения и «кретин» – до; «Ну, погоди! Я тебе это припомню!».
       Канадец был ценитель, но не дурак. Он признавал, что картина очень необычна по замыслу, но такие деньги… Господин Домье вдруг не вовремя вспомнил своего закадычного друга, известного банкира из Квебека. Ему бы очень понравилась это творение. «Глаз» смотрел на гостя, не мигая, в отличие о четырех пар других глаз, моргавших и возмущавшихся тупостью Васьки.
     – Ес!.. Один тыща восемь сотен… По рукам?
       Последнюю фразу он произнес почти без акцента.
     – По рукам! – Исторг Василий, удивляясь не только своему таланту, но и тому, что не перевелись на свете дураки, то бишь, «ценители» искусства.
       Проводив гостя с покупкой на улицу, Председатель Худсовета вернулся и, выжидающе посмотрел вначале на удачливого творца-продавца, затем на Глеба Вениаминовича, как старшего по цеху. Он не стал комментировать молнии, несколько минут назад испускаемые из своих глаз, просто ждал.
     – Сколько? – поступил вопрос от старшего.
     – Сам знаешь! – лаконично ответил Виктор Павлович.
       Потоцкий показал три пальца, Председатель Худсовета – четыре.
       Глеб Вениаминович кивнул Ваське и тот безропотно отсчитал четыреста долларов США шефу. Ничего зазорного в этом не было: Виктор Павлович привел клиента и получил положенное, так что этот вопрос даже не обсуждался.
       Васька Авангардист купил маме телевизор и микроволновку, а остальные деньги творческая художественная артель добросовестно пропила. Пили долго. Несколько раз автор шедевра пытался воссоздать что-то подобное и продать в Горсаду. Один раз повезло – продал за 200 долларов, но на этом и все. Толи глаз был не тот, толи, однажды вложенную в работу душу, нельзя было продавать – друзья понять так и не смогли.
       Воспоминания, нахлынувшие на Петра Спиридоновича, прервались банальным вопросом Василия:
     – Ну как? Плохо?
       Участливый взгляд товарища по цеху говорил о многом. В частности, он давал понять – Василию тоже нехорошо.
     – Думал, умру! – последовал ответ.
       В коридоре хлопнула дверь, вошел еще один из артельщиков Серафим Сухоруков.
       Серафим Степанович Сухоруков был великолепным копиистом. Он мог повторить любую работу на очень высоком техническом и художественном уровне. Когда его не одолевала скука, а вместе с ней зеленый змий, часто запускаемый товарищами по цеху, Серафим поражал своим талантом и мастерством. Некоторые за его спиной злословили: «…все картины Южноукраинцев: Кисилева, Капустина и итальянца Франдетти и даже некоторые малые голландцы продающиеся за последнее время в Одессе…» – его рук дело.
       Серафим не участвовал во вчерашнем застолье и пребывал в самом, что ни есть хорошем расположении духа. Поздоровавшись с друзьями, он тут же отправился в свою мастерскую-студию, то есть отдельную комнату.
       Петр Спиридонович не решился поделиться с Василием своими утренними приключениями, лишь многозначительно положил на общий стол, заваленный всяким хламом, оставшуюся десятку. Васька сразу понял, но вывернув карманы, красноречиво показал, что он пуст. Положение исправил Потоцкий. Глеб Вениаминович, войдя в общую студию, заметил десять гривен, сиротливо лежавших и явно ожидавших пополнения. Старшему по цеху тоже было нехорошо, но чувствовал он себя не так катастрофически, как его друзья. Тем не менее, ему предстояло закончить сегодня для Одесского Морского Торгового порта работу, на которой улыбающаяся дамочка, машет рукой уходящему в рейс судну. Сто граммов в этом случае – были очень кстати.
       Он вытащил двадцатку и с фразой:
     – Только не так, как вчера, – прикрыл ею десятку.
       Василий, согласно кивнув, как самый молодой, испарился с деньгами.
       Пока он решал жизненно важный вопрос, Потоцкий поманил Петра Спиридоновича к мольберту мэтра, на котором стояла его работа. Собственно, это был этюд, но уже прошедший некоторую детализацию. Потемкинская лестница в центре внимания, а вдали виднелся памятник первому губернатору Одессы, ее ангелу-хранителю Арману дю Плеси-дюку де Ришелье.
       Пейзаж, прямо сказать, был очень своеобразен. Ступени ярусов лестницы были наклонены влево, и напоминали остров, поднимающийся под наклоном из океана, а памятник Дюку Ришелье, походил на Пизанскую башню. Создавалось впечатление, что Ангел-хранитель, как его любовно называют одесситы, собирался спрыгнуть и надавать по физиономии творцу этого пейзажа.
     – Это что? – лаконично поинтересовался Потоцкий.
     – Подарок Степанычу! – отреагировал Петр Спиридонович.
       Он был неплохим художником и творил изрядные полотна, но вдохновение, врываясь в его творческую фантазию с первым стаканом водки, царствовало на полотне лишь до третьего стакана. С четвертым – оно начинало капризничать, а после пятого – обиженно удалялось, оставляя талант мэтра наедине с бутылкой и друзьями.
       Вчера Петр Спиридонович выпил около литра водки, значит, и его муза откочевала от мэтра, не меньше, чем в район легендарного оптового вещевого рынка под названием «7-й Километр». Сам он смотрел на свое творение, и ему было стыдно перед товарищем по цеху.
     – Вчера был перебор! Я тоже люблю выпить, но нужна мера! – Изрек назидательно Глеб Вениаминович, глядя на появившегося с двумя бутылками водки, Василия.
       Петр Спиридонович виновато кивнул и, взявшись за кисть, стал прикидывать, как вернуть Дюку вертикальное положение, а Потемкинскую лестницу определить в прежнее – горизонтальное.
       К вечеру герцог обрел более устойчивый вид, прекратив попытки оставить постамент, а ступени лестницы, стали вполне горизонтальными. Задумай очередной режиссер снять фильм, типа «Броненосец Потемкин» Сергея Эйнштейна, коляска с ребенком, скатывающаяся по лестнице и, потрясшая драматичностью момента, могла уже спокойно продолжать свой путь, без риска не добраться до основания лестницы.
       Две бутылки водки для троих артельщиков (Серафим присоединился после обеда), было на сегодня немного.
     – Вот видите, можно ж не напиваться до поросячего визга! – удовлетворенно констатировал Глеб Вениаминович, прощаясь с друзьями.
       В этот раз с ним был солидарен и Серафим Сухоруков – ему нужно было закончить очередной заказ. На вопросительный и красноречивый взгляд Петра Спиридоновича, он отрицательно покачал головой, приподняв руку с кистью. Васька был не против, но денег небыло, и взять их было не откуда.
       Они попрощались, и Петр Спиридонович уныло поплелся домой на Советскую Армию. Мысли одолевали его самые мрачные. О предстоящей встрече с супругой, ему было страшно думать. Но главное, что его мучило: – Что делать? Где взять десятку? – Вопрос, неоднократно задаваемый самому себе – оставался без ответа.
       Спустя минут 40-50, мэтр добрел до своего, объявленного «ЮНЕСКО» памятником всемирного исторического наследия архитектуры, греческого дворика. У арки – заметил Гошку.
       Личность последнего – была замечательная. Бывший приемщик стеклотары, однажды здорово проворовался, но, поскольку он подкармливал многих служителей правопорядка, его не посадили, но с работы выгнали. Привыкший не только трудиться в поте лица, но и пить, Гоша не оставил этой привычки, и по старой памяти часто заглядывал в этот греческий дворик.
     – Что, Петр Спиридонович, так рано?
     – Да день, какой-то!.. – промямлил мэтр и безнадежно махнул рукой.
     – День, как день! У меня десятка – нужна пятерка. Несколько карамелек уже имею, – выпалил Гоша на едином дыхании.
     – Да, нет ничего, в том-то и дело! – пожаловался на жизнь Петр Спиридонович.
       Снедаемые одной мыслью, два человека взглядом провели к машине марки «Мерседес», какого-то напыщенного пижона.
     – Живут же гады! – процедил Гоша и почесал под мышкой.
     – Да живут! – согласился Петр Спиридонович.
       Они вошли во двор, и тут, удача улыбнулась щедротами Степаныча.
       Георгий Степанович Потебенько, бывший начальник пожарной части в пос. Котовском, пятый год пребывал на пенсии и тихо спивался. Вернее формулировка «тихо» не очень вязалась с его семейными баталиями, но в целом, он был не проблемным человеком. Получая солидную пенсию, он каждый раз справедливо оставлял за собой треть суммы на личные расходы, и каждый раз его супруга Софья Николаевна, которую все ласково называли Софочкой, пыталась лишить его этой привилегии. Сегодня Степаныч, в очередной раз отстоял свою часть пенсии, а супруга, пытаясь составить отрицательное общественное мнение жильцов дома, громогласно провозглашала:
     – Теперь, пока не пропьет все, не успокоится! Что б тебя разорвало скотина! Что б ты подавился той проклятой водкой, алкаш несчастный!
       Степаныч, не очень переживая по поводу сквернословия супруги, сидел на лавочке, поджидая постоянного собутыльника Петра Спиридоновича.
       Тот появился с Гошей, как раз в момент, когда ему уже изрядно надоели вопли супруги и согласное мычание нескольких соседок.
     – Петр Спиридонович, где ты ходишь? Теска, ты куда пропал? – Глянул он с упреком на Гошу. Степаныч подкрутил усы и поднялся им со скамьи навстречу.
     – Да у нас негусто! Всего десятка! – Развел руками Гоша.
     – А я пустой сегодня. Завтра, может заберут картину, – Не моргнув соврал мэтр.
     – Забудьте! Я получил пенсию! Гоша, дуй за водкой! Только бери нашу, ну, ты знаешь.
     – Лады! К Нюрке сбегаю, ей только что сгрузили пару ящиков.
     – Два ящика мы не осилим, но две-три бутылки уговорим! – пошутил Степаныч и, достав три двадцатки, передал бывшему приемщику стеклотары.
     – И возьми несколько сырков и этого… – Он пожевал губами, – буханку хлеба, что ли? Хватит?
       Мэтр кивнул, а Гоша, бросив:
     – Понял! – испарился, как джин из лампы Аладдина.
     – Степаныч, ты человек! – проникновенно выдохнул Петр Спиридонович, соображая: нужно ли ему показаться дома.
     – И я тебя уважаю, Петр! Ты молодец! Художник – это о-го-го!
     – Глашка этого не ценит! Пилит каждый день!
     – Да баба, на то и баба, чтобы пилить! – изрек Степаныч и тут же недоуменно переспросил: – А за что тебя пилить-то? Не понимаю? Мужик ты видный!
     – Да, что она без меня делала б? И Машенька меня любит! – воспрянул духом Петр Спиридонович. Про себя решил: – Не пойду пока домой! Потом разберусь с ней!
     – Вот и я говорю: баба без мужика, что лошадь без кнута! – загоготал Степаныч.
     – Вот-вот! – с готовностью отреагировал мэтр.
     – Степаныч, тут это… я уже заканчиваю для вас «Потемкинскую лестницу». Послезавтра принесу.
     – Правда? А я думал, ты забыл.
     – Нет Степаныч, ну что вы! Знаете, одно, другое, чуть задержался с выполнением обещания.
     – Да, я понимаю! Спасибо! – благодарно кивнул пожарник в отставке.
     – Петр! – хлестнуло по Петру Спиридоновичу, тем самым кнутом, который Степаныч определил всему женскому полу.
       Мэтр, как-то сжался, но ответил:
     – Да, дорогая!
     – Давай домой!
     – Буду через десять минут!
       Как ни странно, Глаша в этот раз не отреагировала отрицательно – возможно была чем-то занята.
       Появился Гоша. Раскрасневшийся, он победно показал бутылки и тут же припрятал их у основания скамьи. Из кулька достал три стакана, четыре плавленых сырка и батон. Все это аккуратно разложил посредине скамьи и жестом пригласил к «застолью».
      Степаныч потер руки и изрек:
     – Давай, теска! Наливай по полной.
       Забулькала жидкость и три пластмассовых стакана до краев наполнились «божеским даром», который не смог победить, ни Сухой закон 30-х годов в США, ни антиалкогольная кампания Андропова-Горбачева. Правда, борцы были в каждой семье в лице жен, имеется в виду тех жен, кто не ставал собутыльниками своим мужьям.
       Зловредная Глафира Илларионовна, прекрасно понимая, почему задерживался супруг, окончив какие-то дела, заорала на весь исторический памятник, именуемый в ЮНЕСКО греческим двориком.
       Петр Спиридонович уже поднес было ко рту столь желаемую им субстанцию, но на зов решил отвлечься. Обернувшись в сторону своего балкона, на котором грозно подавала угрожающие знаки супруга, и прокричав в ответ:
     – Дорогая, я уже иду, – он обернулся к друзьям и охнул от удивления.
       И Гоша и Степаныч, почему-то наклонились, а сырки и батон валялись на земле. Бутылка лежала и булькала, выливаемой наружу водкой.
     – Вы что? – не понял Петр Спиридонович, забыв за свой стакан. Друзья не ответили и распластались на земле. Мэтр бросился к бывшему начальнику пожарной службы: у того со рта шла пена, а Гоша бледный как смерть, дернув несколько раз ногами, затих. Изо рта у него тоже показалась пена.
       Что-то увидела с балкона и Глаша, потому что ее истеричный вопль:  
     – Софа! Что там случилось? – резанул внутренне пространство двора.
       На истошный крик отреагировали почти все соседи. Даже Софья, сидя у Светланы Яковлевны и чаевничая, прислушалась к крикам Глафиры.
     – Что раскричалась? Небось, Петр приполз! – съязвила она. – Что б их разорвало алкашей проклятых! Когда уже Господь их успокоит, нехристей! Я ему говорю, нужно купить шапку на зиму, а он: Это мое кровное, я за это горбатился всю жизнь и…
       Ее прервал звонок в дверь, и какой-то шум во дворе.
       Светлана Яковлевна вышла на минуту и тут же вбежала белая, как мел.
     – Умерли!
     – Кто? – не поняла Софа, но тут что-то в сердце екнуло, и она рванулась к выходу.
       Возле скамьи, где горе-выпивохи только что праздновали получку Степаныча, толпились соседи. Петр Спиридонович, не имея сил, сидел тут же, но не на скамье, а на траве, бурно прорывавшейся сквозь асфальт.
       Глафира, выскочив первой во двор, и удостоверившись, что с супругом все в порядке, делала искусственное дыхание то Гоше, то Георгию Степановичу.
     – На кого ж ты меня покинул, кормилец мо-о-й!.. – раздался истеричный крик, и Софья оказалась рядом с Глашей. Куда девались слова, которые час назад она исторгала на весь двор, и только что говорила за столом у Светланы Яковлевны.
     – Родненький мой!..
       Светлана Яковлевна, забежав в прихожую к соседке Люсе и вызвав карету Скорой помощи, вернулась, и профессионально осмотрела пострадавших, как всем хотелось надеяться. Окончив осмотр, она посмотрела на Софью и немного помедлив, произнесла скорбно:
     – Умерли! Ничего не трогайте и вызовите милицию.
       Она еще раз осторожно потрогала носком бутылку, и, вздохнув, добавила:
     – Паленка зараза! Травят народ, сволочи!..
       Хоронили Степаныча на третий день. Областное Пожарное Управление выделило оркестр, деньги на похороны, и небольшую сумму в помощь вдове.
       Поминальный обед, на котором звучали траурные слова, о том, каким примером для молодых товарищей по службе в Пожарной части, был полковник в отставке Георгий Степанович Потебенько, делал лица присутствующих еще скорбней.
       Петр Спиридонович эти два дня находился, словно во сне. Если бы Глаша не позвала его, оторвав от поднесенного к губам стакана, его мысли о кончине, которой он хотел досадить ей же, сбылись бы. – Она спасла меня! – Он повторял это в уме, причем повторял много раз.
       Понимала это и Глафира Илларионовна, понимали и соседи.
     – В рубашке родился! – не то упрекнула, не то одобрила Господнюю волю Светлана Яковлевна.
     – Повезло алкашу! – резюмировала соседка по лестнице, Роза Самуиловна. – Пусть молится на Глашу, – она его спасительница.
       Петр Спиридонович слышал эти слова, но не обижался. С ним что-то произошло. Вечером, против обычного, он уже не искал дополнительного допинга, а наутро отправился к Софье предложить помощь в проведении похорон. Та не отказалась, и мэтр весь день занимался улаживанием всех организационных вопросов с Областным Пожарным управлением.
       На поминках, он лишь пригубил стакан и коротко, но внятно для всех произнес:
     – Такого замечательного человека, как Георгий Степанович, трудно сыскать. Нам будет не хватать его, и мы должны помнить, что жизнь нельзя раскручивать, словно лотерейный барабан. Нужно ценить каждую минуту, подаренную нам Создателем, но, главное, любить и ценить близких! А как ценить?.. – он обвел всех глазами. – Это мне помог понять наш Степаныч. Земля тебе пухом, дорогой друг!
       Удивленные соседи, потом долго вспоминали немногословную, но очень емкую речь Петра Спиридоновича.
       Сам мэтр, с этого дня больше водки и других алкогольных напитков в рот не брал. Софье он подарил написанную в подарок Степанычу картину с видом на Потемкинскую лестницу и памятник Дюку Ришелье. Та повесила ее на самом видном месте и часто хвалилась перед подругами дорогим сердцу подарком.
       Голос Глафиры Илларионовны уже не беспокоил соседей, и супругов можно было часто видеть гуляющими с дочерью Машенькой по Дерибасовской и на Французском бульваре. Работы Петра Спиридоновича с видами Одессы пользовались большой популярностью и экспонировались вначале на областных выставках, а затем и столичных. Сейчас он уже готовит выставку в Париже. Соседи с гордостью рассказывают своим знакомым, о знаменитом художнике, с которым они дружны и на «короткой ноге».
       Громкое дело о «паленой водке» повлекло ряд резонансных раскрытий подпольных цехов и бизнеса в этой сфере. Несмотря на это, «Паленка» живуча, и приведенный пример, периодически случается и не только в Одессе.
       Да!.. Гошу похоронили тихо, без музыки.

Киев. 2011 г.

История cоздания стихотворения:

0
0


Понравилось произведение? Поделитесь им со своими друзьями в социальных сетях:
Количество читателей: 257

Рецензии

Всего рецензий на это произведение: 0.

Оставлять рецензии могут только участники нашего проекта.


Регистрация


Рейтинг произведений


Вход для авторов
Забыли пароль??
Регистрация
В прямом эфире
Чудесна романтична пісня. Гарна співтворчість!
Рецензия от:
Світлана Пирогова
2024-03-28 14:29:51
Гарний сердечний вірш. Нехай не буде зупинки.
Рецензия от:
Світлана Пирогова
2024-03-28 14:24:53
Чудесний вірш. На моєму подвір'ї росте величезний горіх, якому більше 80-ти років. Його садив мій дідусь ще до Другої світової війни.
Рецензия от:
Світлана Пирогова
2024-03-28 14:21:32
На форуме обсуждают
Іде вуйко Хрещатиком - 

Приїжджа людина. 

Запитує у зустрічних: 

- А котра година? 

Перехожі пробiгають, 

Позиркують скоса. 

Той рук(...)
Рецензия от:
Омельницька Ірина
2024-03-25 09:59:39
Коли забув ти рідну мову —

яка б та мова не була —

ти втратив корінь і основу,

ти обчухрав себе дотла.


Коли в дорогу ти збирався,

каз(...)
Рецензия от:
Омельницька Ірина
2024-03-25 08:29:11
Все авторские права на опубликованные произведения принадлежат их авторам и охраняются законами Украины. Использование и перепечатка произведений возможна только с разрешения их автора. При использовании материалов сайта активная ссылка на stihi.in.ua обязательна.