Автор: КАРАМБА
Тема:Свободная тема
Опубликовано: 2012-02-08 22:45:45
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.

ИГРА

                                                      




В основе любой игры лежит симулянство.


Игра подобна танцу. Она дарит нам
временное отключение от жизни,
устремленной к смерти.




- У вас свободно?
- Где?
Легкое замешательство, а потом:
- Вы позволите… я не помешаю?
Она отодвинув стул, ждала, а он будто не
понимал что от него хотят. Пауза, слишком
долгая для таких ситуаций.
- Ах да, конечно! Прошу, - стал извиняться
молодой человек.
- Спасибо, - мило улыбнувшись, она села в
поиске официанта.
- Только что это кафе было пусто, - произнес
мужчина.
Девушка извинительной улыбкой
улыбнулась. Что ж, иногда, и это
неудивительно, мы способны менять форму,
и порой меняем ее до неузнаваемости. И это
мы еще не знакомы.
  Подошел официант и девушка заказала
кофе. В кафе всегда должен быть кофе.
- Позвольте вас угостить, - мужчина что-то
шепнул официанту, тот понимающе кивнул и
удалился с лицом посвященного в тайну.
- Холодно сегодня, - На мужчине был теплый
свитер, а спинке стула висело пальто.
Свесилось как неживое, брошенное, что оно
без…
- Ваш кофе, - и черный кофе появился на
столе, будучи заранее помещенным в чашку.
– И сюрприз.
Сюрпризом было глубокое блюдо.
Наполненное желтой массой.
- Это мед? – удивилась девушка и
вопрашающе посмотрела на мужчину и на
официанта, который изрек: «Да. Обычный
мед», - и удалился.
Девушка, легко хмыкнув, помочила губы в
кофе. После, посмотрев в окно:
- Холодно? Вы шутите. Сейчас же весна.
Присмотревшись, можно было разглядеть на
ней футболку, а отсолнечные очки вместо
заколки держались за ушами.
- Весна? – мужчина улыбнулся. – А как вы
объясните это? – извлек из кармана желто-
бурый листочек. Сухой.
- Ух ты! – снова удивилась и протянула
руку. На ладонь упал лист. Его холодный
бархат соприкасался с теплом ее ладони. Он
дрожал.
- Чудесно, - прошептала девушка.
- Вы еще мед не пробовали.
Чайная ложечка разорвав завесу желтой
тайны, погрузилась в липкость, которая
испаряла сладость для носа. И вот,
достаточно вымазанный медом язык с
легкостью выгибался:
- Но он же теплый!
- Не удивительно, - польщенный улыбался. –
Это мед из льва.
- Производите впечатление?
- Ну что вы. Честно, обыкновенный мед из
льва.
- И как по-вашему его получают? –
продолжала вымазывать язык.
- Очень просто. Разводят львов и когда они
умирают, кладут на солнце. Спустя
несколько дней приходят, а в трупе льва
уже готовый мед.
- Вау! Фантастика.
- Это было бы фантастикой, если бы над ним
не летали пчелы и если бы вы его сейчас не
ели.
  Девушка посмотрела в окно, на улицу.
Солнце ласково грело, ослепляло и доедало
мед.
  Запутавшись пальцами в ее пальцах, он
гулял с ней целый день. О, это повторяется:
темнеет в глазах и не греет пальто, идти
труднее. Разве знает слепой, куда поставить
ногу? Разморившись в тепле, наевшееся
солнце, склонилось ко сну.
  Спотыкаясь о прыщи земли и впившись ей в
ладонь, он думал: долго ли? Бессонница
луны заставляла открывать окна, зажигать
свечи. Но были и те, кто лежал приперев
ногами дверь, пытаясь убедить себя что это
не сон.
  Жизнь в символах и никаких чувственных
ощущений. Жизнь скованности и
неподвижности. Почему нам не снятся сны
наших снов?
  Я был в кровати, когда мне обожгли глаза.
Керамика. Поднимая веки – начинаешь жить.
Куда сегодня поведу свой взгляд? Открывая
глаза, постоянно вижу одно и тоже. Но надо
привыкнуть к вещам, которые меня
окружают.
  Сегодня я гулял один. Шел по улице и
заглянул в окно старого дома. Всего пару
секунду по ходу пути…
  Там горел свет. Тусклый, нервный свет.
Возле стены стояла железная на пружинах
кровать, с которой трудно поднимался седой
дед. На нем была пижама в широкую синию
полоску. Может он спал. Может вспоминал.
  Еще стоял круглый стол, а на нем тарелки,
кружки, какие-то коробки. Большего я не
разглядел. Я просто шел по улице и заглянул
в окно дома. Всего пару секунд… а он уже
прожил свою жизнь. Удивляюсь, сколько в
мире людей и у каждого свое окно, свои
проблемы и способы их решения. Каждый
несет в себе тайны. Кто-то делится, кто-то
скрывает. Это как невинность. Хотя, что тут
удивительного.
  Я придумывал игру, зная, что существует
множество игр. Трудно ли придумать то, чего
нет? Еще труднее бывает вспоминать то, что
есть. Но я не спешил, поэтому открыл дверь
и вошел. Ко мне подбежал пожилой мужчина
в очках, тряся мою руку:
- Вы что-то ищите?
- Ищу? – глаза мои искали знакомости в нем.
Мужичек исчез и вновь появился.
Протягивая руку: «Тот кто ищет, обретает
покой».
  Из своей руки в мою он положил…часы.
Удивление мое искало границы. Право, я
ничего не понимал и поспешил удалиться.
Пытался придумать зачем мне часы и как их
можно использовать. Мне всегда казалось,
что существует вечность и мы ее часть.
Теперь же я ограничен временем. Дали часы
– забрали свободу. Странный старичок,
говорил что обрету покой, а сам заставил
двигаться.
  Интересно, птицам нужно время или нет?
Оглянулся и увидел на автобусной остановке
стайку птичек. Этим наверное часы
пригодились бы, а то стоят, мнутся.
Бедненькие, такие маленькие. Куда ж вы,
вас же затопчут! Хотел крикнуть, но кто-то
толкнул меня в спину.
Старый приятель, не как старик, а давний.
- Привет! – хлопнул меня по плечу. – Что
ворон ловишь.
Я смутился, пожал молча плечами и
попытался невидимо спрятать часы в карман,
но он заметил.
- А что это у тебя? О час! – он повертел их с
видом знатока. – Зачем тебе часы? Спешишь
куда?
- Нет. Просто нужны, - ответил я, отбирая их
обратно.
- У меня тоже такие есть.
Я вновь не ответил. Он снова хлопнул меня
по спине, махнул рукой и пошел свое
дорогой. Зачем он спросил меня про часы? И
почему я сказал что нужны? Надо было
отдать их ему…хотя у него такие есть.
  Птиц уже не было. Наверное уехали на
автобусе. Что ж, пойду и я своей дорогой.
Раз есть дорога, нужно идти. Дороги
специально для того, чтоб по ним ходили.
  А дома… Нет, в парке возле моего дома есть
парк. Как же все таки хорошо здесь осенью!
Листья бьют в нос. Глаза полны блеска
фальшивого золота и настоящих листьев.
Печальную свежесть вдыхаю, грустно
спокойствие мое. А дома… Порой бывает
грустно за окном. Порой осенней пустотой
вздыхаю. Дышу нечасто, но не забываю.
  Ух! Ненасытное тело мое идет твердой
походкой по обломанным пальцам деревьев.
Крик хруста… и пальцы в забвенье. Листья
шепочут в молитве. Я так же плененный
подвластью тела. Которое пленно. Хрустнет
крик моих пальцев от чьей-то твердой
походки… Хладный воздух обвевает, сонно
веет, завывает.
- Вот вы где, - раздался женский голос.
Мужчина в пальто обернулся и увидел
вчерашнюю знакомую. Но он даже не
обиделся исчезнувшему покою.
- Я не помешала вашему одиночеству? –
улыбалась свежесть шляпкой на голове. –
Такой прекрасный весенний вечер.
- И мое одиночество с радостью примет вашу
компанию, - ответил мужчина. Его красный
шарф на шее распрямился, вытянулся и стоял
аж до самого утра. Пока они не расстались.
- А чем вы занимаетесь? – спросила она.
- Хочу придумать игру.
- Хм! Хороший способ обессмертить имя, -
отмерив землю ногами, остановилась. – А
можно потом поиграть в нее, научите?
- Льстите да? – как хамелеон, я уподобился
листве. Что-то привлекало, тянуло к ней. Но
рано еще влюбляться. Рано? Есть ли время у
любви? Для любви?
  Я вспомнил о часах. Достал и, чтоб удивить
ее, я должен был пройти ее путь. Когда мы
снова встретились, через пару шагов, она
уже успела переодеться.
- Где ты их взял?
- Подарили.
Они стояли и смотрели на часы. Молчали.
Часы были без стрелок. Указательных
пальцев не было. Но они были живые. Они
шли, а мы стояли и смотрели, как они
проходили мимо.
Грустно. Какой прок от оставшихся чисел?
Какая связь между ними? Захотелось
выкинуть эти часы, но они не хотели
оставлять меня и без меня оставаться одни.
И тут я подумал, что это у меня одни
единственные часы! Ну все, хватит.
  Ты лежишь и читаешь, а я пишу. И иногда
мне кажется, что стены крадутся ко мне.
Медленно и тихо, едва уловимы краешком
глаза. Комната без стен и дом без входа и
выхода, как совершенный мир –
беспокойство тишины… Но как же тихо они
крадутся! И в тишине беспокойство
крадучести.
  Ты засыпаешь и уже завтра будешь
рассказывать свой сон. Но и сегодня, там где
проснешься, будешь рассказывать свой сон.
А что ты расскажешь, когда встретишь себя?
Ты должен быть честен. Скажи ему, чего не
знает никто, кроме тебя и его. Сон… А может
ты промолчишь и он согласится жить с тобой
вместе. Любить, приглашать знакомых,
друзей, строить семью, растить города,
создавать детей. А потом ты убьешь его… а
если быть тихо, может он пройдет мимо?
Тогда что ты скажешь ребенку своему там, в
другом месте? Узнает ли он тебя, не убьет
ли?
  Вон вижу, мужчина ведет за руку малыша.
Идут быстро, опаздывают. Тут малыш
потянул в сторону, к киоску:
- Пап, купи мороженое.
Мужчина остановился, порылся в карманах и
мелочь отдал продавцу.
- Тебе какое? – мило спросил тот.
- Шоколадное с орехами, - четко ответил
малыш. Продавец нашкрябал ложкой по куче
мороженого, поместил в вафельный
стаканчик. Мужчина смотрел на часы.
- Ребенок должен править миром, -
улыбнулся продавец. – Вот твое мороженое,
шоколад и орехи, - протягивая стаканчик, не
забыв полить шоколадом и посыпать
орехами.
  Они пошли дальше, не останавливаясь.
Молчание короткими шагами ело орехи,
шоколад и мороженое. Вскоре они подошли
к двухэтажному зданию – это был детский
садик.
- Вечером тебя заберет мама. Будь умничкой.
Папа поцеловал сына и подождал пока он
зайдет. После этого почти побежал. Странно
думал мужчина: «Странно, если я их творю,
то наверное и меня кто-то сотворил». Тут он
услышал, как в голове застучало. Не то в
голове, не то будто в дверь и чтоб это
прекратить. Мне пришлось вставать и
открывать дверь.
- Ваш кофе, - официант поставил поднос на
столик, заранее догадавшись поместить
черный кофе в чашку, чтоб не убежало. – И
сюрприз.
  Сюрпризом было плоское блюдо накрытое
крышкой. Когда он ушел, я ее поднял.  Ух,
как я это люблю! На тарелке были камни, из-
под которых выскочила змея и упав на пол,
быстро поползла. Ее надо было словить и
бить пока не убьешь, пяткой по голове. Она
будет открывать рот, чтоб укусить и тут надо
брать камень и совать ей в пасть, все камни.
Какое же блюдо получается! Похоже на
жареную рыбу с хлебом. Вкуснятина!
  Да вы вообще, понимаете в чем дело? Я вас
спрашиваю. Ваш взгляд, следящий за
каждой буквой, не знает что было до того,
как появились эти буквы. Корявые значки
мыслей. Значки без мыслей, жирные и
тупотельные.
  Сейчас у меня горит лампа, слева
недопитый кофе, а справа пепельница с
окурком. Пока что я еще курю. Даже не
знаю который час. Глаза моих окон
соприкасаются с ночью. Мои глаза окон
разветражеваны снами. Иногда ветра,
проскользнув в отверстие в крыше,
разгоняют их.
  Белым по черному мерцают рассыпанные
дырки. На рассвете их заштопают золотые
лучи. И открывая глаза, я не могу вспомнить,
так глубоко я спал.
  Глубоко… глубоко спускался я под землю.
Нам с двоюродным братом дали
мотоциклетные шлемы (других не было) и мы
спускались в шахту. Это было глубоко в
детстве, а сейчас я и не знаю где он. Многие
ушли от меня и от многих ушел я. И еще
уйдут, и еще уйду…
  Соприкасаясь плечом к своему плечу, мы
даже не подозреваем о своем
существовании. И зеркало слепо, коль не
видит тысячи глаз нашего тела. Тело.
Которое ест, работает и размножается, едва
успев пустить корни. А его уже
перекатывают по полю. Кто словит его, пусть
закопает в землю. Глубоко… глубоко…
  Так кто же меня сотворил? Небо или земля?
Нет, все наоборот… Он подошел к черте,
отделяющей живое от мертвого. Живому ли
переступать ее! За этой чертой – земля,
прячущая нас. Мы ее корм.
  Кладбище – земля запуталась в своих
крестах, в ночи и тишине. Слушай беззвучие.
Скоро тень закроет в лето дверь. Тень
креста твоего на выцветшем небе закроет
место для глаз. Глаз увиденного лица. Ты
плачешь?
- Да.
- Иди проповедуй усопшим!
И вот он прошел через мертвые ряды полей,
в намерении прорваться и наградить тех, кто
верит в единственную справедливость в
жизни – смерть.
  Я вспоминаю прошлые иллюзии: опушка
леса. Малиной закатывающееся небо и я
бегу быстро… земля отдаляется, я
поднимаюсь, меня поднимают… медленно.
Смотрю вниз, на землю и чувствую когти
меня поднимают – мы летим, я лечу…
Остановились на самых верхних ветках.
Внизу снег, вокруг высокие ели. Я в полный
рост стою, смотрю, рядом со мной люди на
ветках стоят. В черное одеты, плащом спины
накрыты. Люди-птицы-вороны.
  Я вспоминаю тебя, кто отдал мне себя.
Когда ты была одна, я был там, а сейчас
здесь. Один. Кроме тебя никого нет. Ты одна
с кем мне всегда хочется быть. Ты – без кого
мне пусто.
  Пусто. И не у кого спросить куда мне идти.
Хотя, вон девушка спускается спрошу у нее.
- Извините, вы не знаете где 144 аудитория?
- Ой, я сама ее ищу, - улыбнулась. Теперь
очередь улыбаться мне:
- А вы наверху были?
- Да, но можно посмотреть там еще раз.
Вскоре мы нашли нужную аудиторию, сдали
экзамен, а после:
- А где вы живете? – спросил я
- Во втором общежитии.
- И я тоже.
Вечером я зашел за учебником. В комнате
были еще две девушки. И среди них была
Она.
О ней я сейчас вспомнил.
  По полосе пунктирным шагом, мимо столбов
застывших взглядов, по полосе
воспоминаний, идет Она из зазеркалья. С
той стороны, где ты оставил себя.
  Я знаю тебя, оставленного там. Под тенями
крестом, в которых запуталась земля, вижу
тебя. Ты стоишь на коленях и шепчешь
губами змеистыми. Лицо дыряворотное в
страхе одевает голое и невыразимое.
- Эй, что делаешь там? – кричу я.
- Проповедую усопшим.
- Они мертвы, - утверждал я.
- Они живы, - отвечал он.
Озирнулся я по сторонам, Неловко
чувствовать стал себя, необъяснимое
появилось внутри. А он шептал и был
спокоен.
  Далеко ли и я пошел. Шел и шел, пока не
осознал, что иду вместе с людьми. Масса
валит и я вместе с ней. Толпа возбужденна,
в ожидании смерти. Хочет узреть зрелище
смертное и проводить человека, скорее
изгнать от себя к себенеподобным. Я шел на
казнь. Снова смерть. Хорошо что ее знают
только мертвые.
  Тому, кого еще здесь нет, вынесли
приговор – смертная казнь через
самоубийство. Оба-на, как повезло! Мне.
Ведь такое можно увидеть, наверное, раз в
две тысячи лет. Говорят, раньше мы не
только судили и выносили приговор, но еще
и казнили. Какая жестокая бесчеловечность!
Сейчас же мы даем свободу в выборе смерти
и, более того, не убиваем, а предоставляем
это сделать приговоренному самому.
  А вот и сегодняшний виновник. На бедрах
повязка, в кепке и босиком. Приговоренный
к самоубийству. Выбрал вскрыть себе вены
гвоздем. Как змеи вздулись они,
предчувствуя сталь. Ему предлагали
повеситься, но он отказался. Принесли
гвоздь, лежит нетронутый и неискупленный
его болезнью. Нежно-доверчивый, острый,
пронзительный – в самую глубь откровений.
Постигающий пустошь, дающий и дарящий
нетронутость.
  Эй, самоубийца, что ты наделал? Но в
твоих глазах я вижу смелость и вижу страх
за всех нас.
  Он обратился к нам и все замолчали:
- Вот я пришел к вам. Что сделаете вы со
мной сейчас? Что сделаете вы, когда уйду от
вас? Все те, кто раньше был и кто придет
потом, что нужно вам? Чего вы ждете?
- Возвестил ли ты усопшим? – голос из толпы.
Но тут ему вложили холод в чистое и нежное
ладонье. А он в ответ подумал про себя: вот
никуда уж не деться, вот я один, но я не
хочу. Глаза ослепились белой мглой. Не
вижу, не слышу, ну ощущаю и даже… Нет
никого кроме меня! Всё из Меня и Всё Мое. Я
– Точка Отсчета. Творец. Уж тайна – не
тайна. Открылось сразу Всё! Теперь я знал
Себя и все Свое творенье. Они все ищут, а Я
то рядом, среди них.
  Мгновенье разлеталось и вместе с ним и я…
В моих глазах все проносилось… Все
ослеплялось… Я видел сущность и
бесконечность света. Я видел, как
разрывается белое, как распадается оно…
открывая ощутимый бесконечный свет.
  Я разлетался и со мною распадалось все.
Не уничтожить ли мне все сейчас, одним
мгновеньем? Они ведь не знают когда все
будет уничтожено…
  Стоял и смотрел на него, затаив дыхание.
Рука над рукой задержалась… Но я успел
тихо и незаметно уйти. Они видели, как тело
судорогой перерезало уже неживое тело.
Просто разрезало. Даже кровь уже не шла –
осталась вода.
  После казни весь народ возвращался. Бия
себя в грудь. За ними катилось небо. Вдруг,
впереди мелькнула знакомая нежность. Я
поспешно расталкиваю людей, пытаюсь
догнать до того как она исчезнет. Она была
в вечернем красном платье. «Этот цвет идет
ей, - подумал я, - как и к моему шарфу.» Тут
я успел схватить девушку за руку, а она
почувствовав это, обернулась. Улыбнулась.
Ей ответили тем же.
- Я о вас вспоминала.
- Я тоже.
  Она взяла меня под руку. Чудесно идти
рядом с девушкой. Но если бы все
обернулись и посмотрели на нас, то ничего б
особенного не увидели. Мужчина и женщина.
Так было всегда. Он и она гуляют по городу.
- Вы тоже были там? – спросил мужчина.
- Да. И это было замечательно!
- Замечательно?
- Разве вам не понравилось? Какой сюжет,
какая игра!
- Игра? – мужчина явно не понимал. – Вы
хотите сказать, что это всё была… некая
постановка?
- А что ещё? – теперь удивилась девушка. –
Что же ещё может быть в театре?
- Так вы были в театре?
- Ну уж не на смертной же казне в вечернем
платье, - и посмотрела на его шарф.
- И что ставили?
- Это была трагедия. Он вскрыл себе вены.
Мужчина молчал. Всё рвалось и
превращалось в паутину.
- А кто ваши родители? – беспечно спросила
она.
- Не знаю. У меня был отец.
- Извините, я не знала…
- Да нет же, у меня есть отец, но не было
мамы… да и дедушки с бабушкой тоже не
было никогда.
- Странно, у всех есть мама. И мама-папа
ваших мамы-папы.
- А у меня не было.
- Грустно.
Иногда представляешь себе то, что хотелось
бы увидеть, а как включаешь свет, так
вовсе не то. Не то и не это – свет. Интересно,
как выглядит граница между светом и тьмой.
Интересно оказаться между светом и тьмой. И
куда уходит тень, когда заходит солнце?
  Уже наверное перешли мы за полвечер, а
солнце не садится. Уже и перебежали на
другую сторону дороги, и там не зашедшее
солнце. Не взошедшее и никогда не
всходившее. Безглазому глазу легче
увидеть, чем открытым глазам. И наша
выдумка будет реальностью, если мы не
включим свет.
  Но щелкнула тьма настенным
выключателем, мгновенула искра и была уже
во всей комнате. Дрогнули веки и стали
видеть. А внутри всё так же темно. Закроешь
глаза и зажгётся нутро.
- Вот мой дом, - сказал мужчина, - прошу
располагаться.
- А позволите намочить жару?
- Конечно. Вот ванная.
  Рвалась и падала одежда. И увидели, что
они наги и что хороши, и отвернулись стены
наблюдать даль улицы, в которой солнце не
заходит над умерщвлёнными.
  И вновь я ощутил в ладонях вновь гарячее
тело. Набухло нектаром желанье. Распухла
страсть поднятая. Раскрыла, открылась
нежная и впустила желань щекотливую и
затопила потоками влажными, теплыми,
терпкими. Шея твоя недлинная, но и
некороткоглубокая и надо суметь дотянуться
до самого-самого дна. До самого дня жадно
змеились пальцы и язычок розовел.
  А там на площади театра телом убитого
самоубийцы ужинало воронье. И зашло
солнце. И был вечер, и было утро. Подняло
спящего мёртвого. Меня. Я снова пишу.
Свежий чай, сигареты и халва. Ещё не
проснулась уснувшая возле меня. Тишина.
  Кто ходил по стопам её? Может ты или он,
или я? Долго ли, вечер ли или туман. И
неожиданно тут – бах! – по плечу:
- Привет! А я ищу тебя, - воскликнул один из
его старых знакомых. – Ну пойдем же
скорее.
  Скорее идя, они пришли в кафе. Где их
уже ждал я. Поздоровались руки.
- Ваш кофе, - произнес заспинный официант.
- Нет пожалуй вина, неси вина. Пусть будет
всё хмельное.
- А вот и вино, - и тот час поставил нам
красные бокалы с кровью хамелеона. Вот и
красное вино. Никто так и не знает какого
цвета кровь у хамелеона.
  Примите тело мое, ибо не могу его взять с
собой. Когда-нибудь я вернусь за ним.
Каждый будет нести на руках своё тело. Всё
будет видно и явно и мы не будем больше
бояться, что чего-то недопонимаем. Когда-
нибудь мы убьём пограничников и окажемся
в безграничье. Вряд ли тогда всё это
сейчасное будет иметь какой либо смысл.
Осознание бессилия, ограниченности и
безвыходности нашего существования
негативно отражается на остальных и
остальное, которые из земли вон лезут,
чтобы быть и принести, дать мне
удовольствие от жизни. Поэтому-то мы в поте
лица обделываем ту самую землю, которой
нас наградят.
  Так мы и сидели в ожидании вручения
наград. Помню за окном небо изливалось,
лилось по воздуху и растекалось по земле.
Собираясь в лужах, отражало само себя и
мочило нам ноги.
  Вино пили молча. Смотря в одну точку.
Каждый знал, о чём думает другой. Каждый
был другим, а другой – самим собой, точнее
в самом своём был каждый и другой. Вам не
стоит задумываться над этой игрой слов, ибо
слово, вылетающее воробьём, полнит мир
слухами.
  Но хватит о смерти. Давайте пить вино и
мочить ноги в небе. И пусть говорят, что небо
это всего лишь одежда земли под названием
атмосфера. Я всё равно останусь романтиком.
Бегать по небу, одевшись ветром. И как бы
не ограничено было моё тело, и как бы его
не уплотняли, и как бы не смотрело, и чтоб
не наблюдало в игольном ушке, всегда
останется то, что не принадлежит ему. Телу
принадлежит тело.
  О чём бы вам ещё написать? О чём бы вам
ещё почитать?
  Мы курим. Часто. День, вечер… Ничегооо –
это всего лишь легкое дуновение. Не хочу,
не хочу! Если должен – значит можешь? Во
что мы превратились. А она? Она с нами.
Зачем ей эта жизнь, зачем? Иногда она
говорит, что всё надоело и что я стал
нервным, раздражительным и
невнимательным, грубым и… Любим ли?
Любим ли? Ах если бы во мне не было
кошмаров. Или они вне меня? Зовут, манят, а
я не хочу… не хочу. Чем закончится всё это?
  Как же много вопросов! Они появляются,
когда исчезает улыбка. Растягиваются щёки,
обнажаются зубы… хотя это выглядит даже
мило. Так делает он и ещё чувственно
отображает и воспринимает. Отражаясь в
себе и ложась к ногам своим. Негативы глаз
расписываю мазками фантазий. Широкие,
рваные, точные мазки. Пастую белое. Вот
стены и от пола высокие окна, большая
люстра. Большой свет. Распахиваются двери
и, негрустно вбегает девушка:
- Граф! Вы забыли перчатки.
Он обернулся, улыбнулся, и я видел, как он
пошел навстречу ей. Я развернулся к окну,
чтоб… но… где он? Вновь повернулся – всё
на месте. Отступил назад и он вновь исчез,
вперед вернулся – снова вижу. Не понимаю,
в чём дело?
-  Вы не могли бы, извините, как-нибудь в
одну сторону…
-  Да, да конечно, - извинился он. – Как вам
эта картина?
-  Неплохо. Но слишком явная по-моему, -
ответил я.
-  Представьте старый век, - продолжал он. –
Он пришел, чтобы увидеться с ней, ожидая у
окна. Тут входит она и их взгляды
встречаются… Наверняка он предложил ей
весеннюю прогулку по саду.
  Белые запахи раззеленевших  деревьев.
Хи-хи, ха-ха. Я взял её за руку. Она
растянула губы и показала мне зубы, я
повторил за ней.
-  А я о вас вспоминала, - пытаясь
покраснеть.
-  Я тоже.
  Шли молча и вдруг:
-  Ваш шарф к лицу моего платья.
  Чтоб быть ближе к её лицу, он поцветнел
шарфом. Их лица прилицапились и липлись
губы, и сливались слюни.
  Забыть на миг про всё, забыть, забыть… И с
ней обнявшись, вздрогнуть, но не отпускать
– чтоб не искать в последующих жизнях.
  Луна. И день дождливый, многоголосый. На
подоконнике стоят букетик ландышей, некая
женская статуэтка и бокал с водой. В
плоскопространственном небе гроза ходила,
важно ступало долгоэхим громом,
затикающего в стуке вагонных колес.
  Слепая ночь с грозовой тростью шла на
цыпочках громовых. Весна.
  Страшно одиночество. Никого. Расставил
шахматы и не кому начать игру, не кому
играть белыми. Мне ли? Пробовал, но
проиграл.
  Она убегает от меня, не желает быть
вместе. Но кроме тебя – никого! На краю
кровати сижу, а сзади поле простыней
измятых тобой, а сзади другой край – тёмная
сторона кровати… и стена. Лёг. Страшно
лежать одному, а рядом пустая подушка и
одеяло. Страшно лечь туда… Один два места
не займешь.
  Где ты сейчас? Печаль одинока и
одиночество печальней себя самого!
  Мой друг, зачем жалеешь ты себя, зачем
убегаешь? Ведь это игра.
  И тут все вещи утратили силу и
растворились… Иногда надо всё резко
изменить.
-  Ах нет, я никуда не хочу попасть. Мне и
здесь хорошо. Очень хорошо. Только ужасно
жарко и пить хочется, - начал он.
-  Ваш кофе, - это официант за спиной.
-  Да чёрт с этим кофе! У вас постоянно
кофе! Зачем мне кофе?!
- Извините, но в прошлый раз вы пили вино.
-  Да какое еще вино! Я не пью вино. Я пью
чай, свежий чай!
-  Ещё раз извините, - официант откашлялся.
– Позвольте тогда предложить вам
маленький сюрприз.
-  Ну и какой еще сюрприз?
-  Два билета в кино на последний сеанс, -
он вытянул из нутра внутреннего кармана
два билета и протянул мужчине. – У нас не
получается... ну вы понимаете, - и лицо
официанта слилось с шарфом мужчины. Тот,
заметив это, приятно погладил свой шарф,
считая его имеющим силу притягивать
людей.
-  Да нет, что вы…
-  Нет, что вы, прошу вас, всё в порядке. Не
пропадать же билетам и фильму.
Что ж, пришлось взять. Кино привлекает нас
наверное потому, что мы боимся смерти. Что
ж…
  Когда вокруг начало темнеть, он уже стоял
возле двери, которая открывалась в
квартиру. Постучал.
-  Одну минутку! – после чего дверь
распахнулась.
  Я не знаю откуда падали цветы и летели
голуби, и этот дивный запах. Потом
появилось платье, придавая и не скрывая
формы моей знакомой. Платье было
настолько натурально, живое, что не
составляло труда разглядеть две родинки
ниже ямки живота. Оно растворялось,
обнажалось… Моё желание смешивалось с
этим неизвестным запахом, солнечным
светом…
  Прохожие оборачивались. И день уходил
нехотя, и видел я, как робко дрожал он,
держа её за руку, словно боясь, что та
улетит в заходящий, гаснувший свет.
  Ноги идут и несут на себе всё остальное.
Руки скрестились зажимами пальцев, чтоб
вместе идти. Вдруг его рука вырывается,
ноги побежали и… назад… уже кучка
ландышей беззвучно смеялась в её руках.
  За их спинами сталкивались лбы людей,
машины и облака. Это из-за них произошло
тогда столько аварий, войн и дождей. За
ними сжигали города и пеплом рисовали
радуги. Я сам тогда попал под дождь. Но
смог достать два билета на последний сеанс
уже самого последнего фильма. Сказали, что
больше вообще никогда не будет кино.
Грустно. Но цветы еще улыбались в её
руках.
-  Вы знаете для чего гардеробы? – спросила
она.
-  Там оставляют верхнюю одежду, - ответил
я.
-  Вот и неверно. В саду гробов оставляют
тело.
-  Тело?
-  Да. Приходишь и говоришь: «Примите моё
тело, ибо не могу его взять с собой».
Снимаешь его и можешь потом снова забрать
его. Хотя, вряд ли потом захочешь нести его
на своих руках.
-  И ты не боишься?
  Она ответила взглядом, и мне стало
неловко за свой глупый вопрос.
  Свет медленно потухал, экран включился и
начался фильм.
  И руки мои закрыли своё лицо. Это было
повседневное кино, как и вчера, как и
завтра. Из мертвых кадров оживало живое и
это было самое страшное. Что мы смогли еще
придумать и показать? Деньги, секс, оружие,
наркотики. Насилие отождествлено с
человеком. У каждого за спиной пистолет
(свой или чужой). Чужой человек заходит в
дом, поднимается по лестнице и входит в
зал. Почти подходит к окну - остановился.
Он не видит меня, но я у лица его и вижу в
его зрачках свое отражение. В своих
отражаемых на стекле глазах он видит меня.
Он видит меня в своих глазах, но не знает
где я. Он видит меня в моих глазах, но не
знает кто я.
-  Вы передали ей о чём я вам говорил
давеча? – спросил он меня
-  Да.
-  И что она ответила? – он волновался, но
мой ответ прервали распахнувшиеся двери.
Запахло цветами и вбежала она.
-  Граф, вы забыли перчатки, -  сказала она.
Секунду он и я ещё смотрели друг на друга.
И всё же я ответил:
-  Она ждёт вас за столиком в фойе, -
Обернувшись, я улыбнулся, так она была
прекрасна. Шагнул навстречу ей и больше
его никогда не видел. Так я покинул
кинотеатр. В последствии мне рассказывали,
что он спустился вниз в фойе и подсел к
стойке бара. Её ещё не было.
-  Ваши газеты, - произнёс официант.
-  Лучше скажи, где я.
  Он прочитал заголовок «Секта заживо
закопала детей». Он всегда читал только
заголовки.
-  Когда-то и я был ребёнком, - услышал он
рядом с собой. Удивление повернуло его
голову в сторону удивившего. Это был
жёлтобородый старик заобланечный с
бокалом крепкого.
-  А сейчас? – спросил у него мужчина.
Теперь повернуло голову старика. Где точка
слияния взглядов?
  Брови срослись, ресницы сплелись,
дыхание притянуло носы, смешались карие и
голубые глаза, слились влажности… Тьфу!
-  Вы шутите? - ответил на вопрос
жёлтобородый.
-  Нет. Отчего же.
Заобланечный смущенно немного подумал
глотками, оглянулся и сказал:
-  Вы правы, это не моё место.
  Встал и вышел, оставив на своём месте
ребёнка с шоколадно-ореховым
мороженным. Тот мило улыбался, не
подозревая о своём правлении мира.
-  У вас свободно?
-  Где?
  Лёгкое замешательство, а потом:
-  Вы позволите, я не помешаю? – девушка
ждала, отодвинув стул. Пауза.
-  Ах да! Конечно, прошу, - он приподнялся,
позвав рукой официанта. – Позвольте вас
угостить, - и шепнул на ухо подошедшему. В
ответ она улыбнулась.
-  А я не мог вас ни где встречать? –
вспоминающее спросил мужчина.
-  Правда? – осмотрев его. – Вы мне тоже
кого-то напоминаете.
Через город прошли тучи за город. А на
небесах светло и  все на местах. Кто-то
смеялся. Они смотрели друг на друга.
Взгляды в окно. С какой стороны? Странно
всё это.
-  Если бы это не было сном… - произнесла
она. Мужчина кашлянул:
-  Мне казалось, что я настоящий, на самом
деле, - засмеялись.
-  Интересно, где бы вы тогда были, -
задумчиво обвела взглядом вокруг себя
девушка.
-  Ну может быть гулял бы в парке или пил
чай, - так же задумчиво ответил он. – Попал
я сюда не по своему желанию.
-  Кто его знает, может вы и привели себя
сюда, - улыбнулась. – А чем вы
занимаетесь?
-  Да так, хочу игру придумать.
-  Здорово!
-  Ну что вы. Вот мой знакомый шутил, стоя
на эшафоте: убив своих родителей, просил
снисхождения у суда на том основании, что
он сирота.
-  И его казнили?
-  Да. Была казнь и он разрезал себе вены.
-  Сюрприз, - произнёс вдруг официант и
поставил на стол блюдо накрытое крышкой.
-  А что это? – воскликнула девушка.
-  Вы не подскажите который час? – спросил
мужчина у официанта. Тот достал из кармана
часы, открыл их и:
- Э-э, вы знаете, у меня и стрелок то нет.
-  Бывает, - успокоил его мужчина и
повернулся к девушке, которая уже
уничтожила весь сюрприз, о котором мы так
никогда и не узнаем.
-  А не пойти ли нам прогуляться? –
предложил он.
  Город. Сеть паука, в которой проходит
наша жизнь. Живём с открытыми глазами,
живём с закрытыми глазами. За сутки я
успеваю прожить в двух и более жизнях. Я
освещаю пыль большого старого города. С
каждым шагом небо ближе. И если мне
повезёт, вернулся бы я?
  Город работает за одну лишь тишину. Стоит
в поле без стен, входа и выхода. Шаг, и
словно круги на воде, я разлетаюсь,
отбесконечиваюсь в бездействии и нет уже
чувственности, и нет уже логики.
  Город. Он и она Между ними стена.
Огромная стена. В длинну, в высоту и в
глубину нет ей предела. Не обойдешь ты её,
не перескочишь. Знаю, что она там, на той
стороне. Чувствую, знаю. Иду вдоль стены и
она идет рядом. Бегу и она со мной, иногда
отстает, тогда я жду, и она догоняет. Далеко
убегаю, далеко от стены  и слышу, как зовёт
меня она и тоскует. Как же я хочу к неё,
быть с ней!
  Но стена прозрачная! Да, я могу её видеть.
Вот она смотрит на меня. Невысокие карие
глаза теперь долго смотрят на меня. Сидят,
ходят, бегают наши взгляды и жмутся к
прозрачности.
  Иногда она ставит свою ладонь к стене и я
ставлю в ответ свою. И уже могу чувствовать
её маленькую ладошку.
  Я могу обнимать её, но между нами
оставалась некая плёнка. Мы закутывались
в неё, но всё ещё не были близки..
  Хотя, если присмотреться, то вовсе это и не
плёнка, а очень мелкая сетка. Но через неё
мы уже могли разговаривать, смеяться, могли
целоваться. Запутывались, но снова не были
вместе.
  А однажды я увидел, что это даже и не
сетка, а просто воздух, пустота. Но разве
воздух – стена?
  Так я гулял с ней пока солнце, устав от
жары, не ушло в тень. Сегодня мы выключим
свет пораньше, ибо луна полна светом.
Раскрыта постель – она дышит прохладой.
  Вот она уже вошла в мой дом и наполнила
обнаженными чувствами. Её мягкая
выпуклость была гладкая и чистая, без
единого волоска… Город остановился.
  Вот и закончилось кино. Включили свет.
Рядом вода и пепельница с окурком.
Золотые лучи, едва не разбив
разветражёванное снами окно, щекотали
спящую рядом со мной и поднимали меня из
глубины. И кто только меня сотворил!
  Сотворил взгляд в окно. А за ним мужчина…
Ба! Так я его знаю. Это мой знакомый
Валентин  Кмю. У него среднего роста пальто
и красный шарф.
  Он шёл по дороге, желая узнать, есть ли у
неё конец. А вечером я прочитал некролог:
«От нас ушёл В. Кмю». Растеклись мои часы…
  Его дорога закончится, если я поставлю
точку. Но если я поставлю запятую,





                                                                                                   
18.06.2000. Киев

История cоздания стихотворения: