Автор: Татьяна Алекс Пивненко
Тема:Свободная тема
Опубликовано: 2015-03-16 12:10:46
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.

Презумпция невиновности

Хочется верить, что это всего лишь дурной сон. Что
её выпустят  отсюда, из этих плохо  пахнущих
облезлых стен, покрытых краской такого цвета,
который напоминает о переваренном гороховом
пюре. Что эти потолки, кое-где белые, словно
сахарная вата, а местами, под лампами –
расцвеченные бледно-жёлтыми пятнами, контуры
которых подозрительно схожи с лужицами мочи –
что эти потолки не надвинутся сверху, угрожая
расплющить, раскатать, уничтожить.
Все, что приходит с неба – убивает, Мадлен знала это
точно. Убивает молния, испепеляя одним своим
росчерком случайного путника, убивает бог,
указывая перстом на очередного грешника.
Убивают мужчины, даже данные богом, о которых в
беседах с подругами за чашечкой кофе (таких,
знаете ли, величиной с наперсток), говорят, что они
посланы небом.
Она начала хохотать, извиваясь в белом гипсе
накрахмаленных простыней, запрокидывая, словно в
долгом поцелуе, голову со спутанной стрижкой-каре.
Звук вырвался из пересохшего горла вороньим
карканьем, гулко отдаваясь по коридору, касаясь
невозмутимого потолка изломанными крыльями
полутонов.
- Врача, скорей! У нее снова припадок, - устало
крикнула женщина, лишенная возраста, которая до
этого спокойно читала газету, сидя на соседней
койке и не знала о том, что все, приходящее с неба,
убивает.
Эта постоялица дома для скорбных рассудком,
обладательница какого-то серого, надтреснутого
голоса, все так же невозмутимо лузгала семечки. Она
извлекала их по одной, оттопыривая правый карман
тёмного велюрового халата с рисунком из
застиранных звёзд. Чёрная шелуха отправлялась в
левый карман, что было вполне логично.
«Стоит вести себя, как все, и размеренно пересыпать
семечки из кармана в карман, как меня тут же
выпишут!» - успела подумать Мадлен до того, как
стальная игла шприца уверенно проникла под кожу,
даруя божественную милость забытья.
… Во сне Мадлен видела злые, жёлтые глаза Галки,
которая выкрикивала ей прямо в лицо какие-то
несуразные доводы, домыслы и обвинения. Галка
даже не успела снять свой нелепый плащ, и теперь,
словно тощий судья в потёртой чёрной мантилье,
плевалась ядом, пытаясь отнять у Мадлен самое
ценное – Его.
- Пойми, идиотка, он женат! Ленка, ты своими
грязными лапами разрушаешь чужую семью, тем
более что у твоего Пауля есть ребёнок!
Его имя Галка выплюнула особенно гадко, продолжая
сверлить Мадлен полоумными жёлтыми глазами.
Тонкие губы кривила знакомая ехидная ухмылка, из-
за которой лицо старшей сестры походило на
гротескное отражение в кривом зеркале.
- Ступай вон, - равнодушно выдохнула Мадлен. И,
уловив образовавшуюся в диалоге паузу, добавила:
- Ты с детства была завистливой. Страшной и
завистливой дурой.
Галка остолбенела, заливаясь мертвенной
бледностью.  На тонкой, пергаментной коже щёк
залегли две глубокие саркастические складки.
- Улица Академическая, дом тридцать два «А». Как
раз напротив частного  стоматологического
кабинета, который я посещаю. Не веришь – убедись
сама.
Галка протиснулась мимо Мадлен, задевая ту  
краями плаща-мантильи. Мадлен отступила на шаг
назад, боясь запачкаться чернотой и злом.
Где-то внизу хлопнула дверь подъезда – суд был
окончен, молоточек судьи коснулся гонга.
Мадлен всё ещё улыбалась, наслаждаясь
превосходством над неудачницей Галкой – рано
постаревшей матерью-одиночкой, чьи загрубевшие
от работы руки с обгрызенными  ногтями могли
вызвать разве что жалость, но никак не  страсть.
То ли дело мягкие руки Мадлен, ласкавшие спину
Пауля в то время как одинокий глаз луны
бесстрастно заглядывал в окно, заливая смятые
простыни призрачным  светом.
Мадлен присела на низкую тахту, отдаваясь во
власть привычных и сладких грёз.
… Пауль нашёл её сам, откликнувшись на
романтическое объявление, которое отчаянно
одинокая в ту пору Елена разместила в местной
газете. В трубке раздался мягкий, плавный баритон
мужчины, который уверен в своей
привлекательности, а поэтому никуда не торопится.
И она таяла, обмениваясь ничего не значащими
банальностями, вроде данных о возрасте, росте и
любимых книгах.
Он так и представился – Пауль, хотя, конечно же, в
реальности носил куда более прозаичное имя. И она,
Елена, легко вписалась в его утончённый,
«французский» мир, едва коснувшись губами
заказанного Паулем пряного глинтвейна в ресторане
«Же тайм».
- Лена, Елена, Лен… Я буду называть тебя Мадлен.
Можно? Ты просто создана для этого  имени.
Она кивнула, боясь хоть на мгновенье потерять нить
его взгляда, которым он обещал бросить весь мир к
её, Мадлен, ногам.
- Пойдём танцевать. Я приглашаю вас на танец,
милая Мадлен, - последнее, что она помнит – её рука
в его ладони, её тело, попадающее в изгибы другого
тела и страстный шёпот:
- Мон шер, мон амур…
Мадлен с трудом поняла, что танец, начавшийся в
уютном зале изысканного заведения, продолжается
в полумраке её квартиры, а сама она, отдаваясь воле
мужчины, посланного ей небом, хрипло выдыхает в
его губы:
- Же тайм…
На следующий день Мадлен пошла в
парикмахерскую, и, ткнув пальчиком в каталог
причёсок, потребовала:
- Сделайте всё, как у этой модели.
Парикмахерша удивлённо взглянула на
светловолосую девушку со странным, затуманенным
взглядом фанатика.
- Покраска волос тоже нужна?
- Я же сказала, всё – как на этом фото.
- Но ваш цветотип… Вы же натуральная блондинка!
Такая резкая смена имиджа… Вы уверены?
Мадлен загадочно улыбнулась:
- Уверена. Это так… по-французски.
Она не пожалела – Пауль был особенно нежен в ту
ночь, когда совместное купание при свечах в ванне,
наполненной лепестками роз, превратилось в
очередное страстное парижское танго, где она,
Мадлен, была то ведомой, то ведущей, но,
несомненно, очень счастливой.
Назавтра Мадлен записалась на курсы
французского языка. Это был её секрет – Пауль
придёт в восторг, когда её произношение хоть на шаг
приблизится к идеальному.
И как могла эта дура Галка выдумывать такую
нелепицу? У него, Пауля, презумпция невиновности –
безусловная любовь, которой он окружил её, Мадлен.
Обвиняемый не виновен, пока не доказано обратное.
И Галка, завистливая уродина Галка, не сможет
убедить её в том, что Эйфелева башня готова
рухнуть прямо сегодня.
Мадлен начала свою любимую игру – внутренний
диалог. На сей раз в роли оппонента выступала
старшая сестра, нелепый судья в поношенной
мантилье.
«Почему же ты ни разу не была у него дома? Или он
бездомный парижский клошар?» - ехидно вопрошала
нематериальная Галка, бешено вращая жёлтыми
глазами.
«Просто он любит бывать у меня – здесь уютно и
мило, никто не мешает», - сама себе отвечала
Мадлен.
«А почему он до сих пор не познакомил тебя с
друзьями, родными, ещё чёрт знает с кем, как это
принято в людском обществе? Он ходит к тебе на
ночь, переспать, попользоваться тобой, словно
дешёвой шлюшкой, отточить гадкие французские
пошлости на арене твоей кровати», - Галка тряслась
от мелкого, злого смеха.
«Зачем мне его друзья? Мне нужен только он! –
оправдывалась Мадлен, - и между нами нет ничего
пошлого и грязного. Это любовь!»
«Это блажь, милочка, блажь и примитивный разврат.
Ты не знаешь о нём ничего,  кроме того, что
навыдумывала себе сама. Вот скажи мне, почему он
ни разу не явился к тебе в выходной? Или его
привлекает твоя уютная постелька только по
будням?» - Галка насмехалась уже в открытую, била
в самое больное место, о существовании которого
Мадлен догадывалась уже давно.
- Нет! Всё, хватит! – Мадлен настоящая схватила
маленький лаковый ридикюль, и, накинув шаль,
вырвалась из плена квартиры.
«Обвиняемый не виновен, пока не доказано
обратное», - крутилось в её голове всё время, пока
молчаливый таксист вёз её на незнакомую улицу, а
счётчик с упрямой точностью хронометра
отсчитывал километры.
Была суббота. Искомое здание и впрямь находилось
напротив частной стоматологии. Мадлен присела на
скамеечку, стоявшую рядом, и состроила
невозмутимое лицо – точь-в-точь пациентка в
ожидании приёма.
Время шло, и уверенность Мадлен крепла с каждым
прохожим, выходившим из полутёмного подъезда.
Парочка стариков-супругов мило беседовала на
крыльце. Громко хлопнула старая деревянная дверь,
выпуская стайку хохочущих девчонок-подростков.
Гражданин помятого вида присел на бетонный
бортик цветочной клумбы, закуривая. Усталые
женщины с хмурыми лицами сновали туда-сюда,
надрываясь под тяжестью однотипных пакетов из
ближайшего супермаркета. Мужчины в растянутых
тренировочных брюках и несвежих майках играли в
домино, перемежая речь привычной бранью.
Мадлен улыбалась, смакуя поражение незримого
судьи в чёрной мантилье.
И за своим ликованием не сразу заметила, что дверь
подъезда открылась шире, придерживаемая
уверенной мужской рукой. Тёмное нутро чужого
логова выпускало на свет нарядную детскую коляску
голубого цвета, которую гордо везла перед собой
невысокая, пухленькая и до боли домашняя девушка.
«Он просто помог ей выйти – придержал дверь.
Нормальный поступок для мужчины», - презумпция
невиновности рушилась на глазах, однако
заинтересованный в награде адвокат ещё пытался
вести линию защиты.
Обрывки чужого разговора коснулись Мадлен
холодными пальцами лжи:
- Пашка, я тут погуляю с малым, а ты сгоняй в
супермаркет по-быстрому. Памперсы кончились,
хлеба купи и молока тоже.
- Хорошо, малыш, я мигом.
Пауль, её Пауль, утончённый, элегантный, эстетичный
Пауль покупает памперсы, катает коляску с ревущим
отпрыском и живёт с женщиной, клоны которой
серыми нечёсаными тенями слоняются по городу,
одетые в джинсы и стоптанные балетки!
Мадлен представила Галку, сидящую в кресле
дантиста с открытым ртом, под жужжание
бормашины наблюдающую за передвижениями у
подъезда Пауля и его серенькой женушки-наседки.
Галку, желтоглазую, злорадствующую, осуждающую
– как, должно быть, смешно стать случайной
наблюдательницей изнанки идеального любовного
романа.
И Мадлен рассмеялась, когда весеннее небо,
пастельное и беззащитное утром, стремительно
понеслось вниз, обрушилось на голову, придавило к
земле. Она хохотала до изнеможения, корчась возле
скамейки, краска на которой трескалась и отпадала.
Хохотала – и не могла остановиться, царапая мягкую
землю ногтями с идеальным французским
маникюром, рыча и катаясь в пыли, словно раненый
зверь…
- Девушке плохо! Скорую надо, быстрее, звони!
- Наверное, эпилептичка, только что сидела себе
спокойно – и тут на тебе!...
… Галка жила у неё месяц – после того, как врач
рекомендовал наблюдать за Мадлен во избежание
очередного нервного срыва. Старшая сестра пичкала
её таблетками – строго по графику, и домашними
супчиками – для поправки. Мадлен послушно
принимала и то, и другое. Если жить по схеме,
перекладывая семечки из правого кармана в левый,
всё будет казаться проще и понятней.
Только Мадлен хотела чувствовать, что живёт. И
однажды стала незаметно прятать таблетки под
язык, а затем выплёвывать в унитаз. Обмануть Галку
было несложно – гораздо трудней было сдерживать
в себе то ревущее, воющее, стонущее существо,
которое пожирало её изнутри и называлось Память.
Мадлен поправилась, по утрам расчёсывала волосы
и даже улыбалась – иногда. Галка внимательно
наблюдала за ней, а однажды, удовлетворённо
сверкнув жёлтыми глазами, произнесла:
- Думаю, теперь сама справишься! У меня своих
оглоедов двое – пора бы и о них подумать, а то
собственных детей вижу набегами…
Мадлен помогла ей сложить вещи в спортивную
сумку и даже поцеловала Галкину щеку, от которой
почему-то пахло лекарствами.
А потом отправилась гулять на набережную – туда,
где когда-то Пауль целовал её, прижимая к перилам,
а безмятежный диск луны дробился в неспокойной
речной воде.
И когда её взгляд провожал очередную влюблённую
парочку, нежно державшуюся за руки, небо снова
стало так угрожающе нестись к земле, что Мадлен
сама прыгнула ему навстречу, оставив на темном
железе ограждения лишь бледно-розовую шаль,
трепещущую в ночной тьме, словно крылышки
бабочки-однодневки.
Всё, что приходит с неба – убивает. Особенно
любовь.

История cоздания стихотворения:

О любви...