Число 28. Як знищували українську мову / АП Т. Лавинюкової - Парость виноградної лози / |
Автор: Леонид Белянов
Тема:Свободная тема
Опубликовано: 2015-06-10 19:07:49
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.
Осипу и Надежде Мандельштам
Мне хочется бежать от моего
порога.
Куда деваться мне? На улице
темно,
И словно сыплют соль мощеною
дорогой,
Белеет совесть предо мной.
О. М.
1.Болезнь.
В слезах и корневищах заплутав,
- На улице темно. Все валит снег недобрый -
Седое карканье в береговых кустах
Летит обратно сыпью мягкой, ровной.
Всеядная и хлопчатая мгла;
Два тополя в дохах заиндевелых;
Как бинт беспамятства, река белым-бела,
Поля, убитые свинцом оторопелым,
Лиловы прописи да бисер огоньков...
До снегопахоты на световой перине
Могучих многоярусных снегов
Хоры теряются в беззвучной сладкой сини...
2.Земля.
Где в адской синеве блуждал бессмертный
Дант,
Блистая атлетическою медью,
Горят иные сны, и звезды говорят
О дне страдания и о земном наследье.
Земля. Гудят отвесные пласты,
И душно-голубы, как в дни творенья;
Языческое солнце; жаркий стыд;
Борьба холмов. Движение. Движенье.
3.Прогулка.
Чужие шаги,голубятни,
Холодная зелень легка -
Умытые липы опрятны
И туча уже далека.
Живым телеграфом, приветом,
Зеленым письмом бузины
Пускается в споры со светом
Зрачок неземной кривизны.
Его голубое упорство
Затеет борьбу в головах;
Распаханный начерно воздух
Рождает за отзвуком взмах;
Горячая кисть винограда -
Эгейская черная весть:
Не Дантово небо-преграда –
Земля, говорящая днесь.
Сухой понимающий локоть
И лед у горячей щеки…
Не Дантова тысячеокость,
А голос ему вопреки!
4.Подсолнухи.
Голубиные, сирые, хворые,
Грозовые подтеки слюды…
Голубые гортани разорваны
И шумят, как мальчишки, сады.
Где борцы желто-синие, дюжие,
В черных, пыльных сошлись головах;
Где воздушные горы нарушены,
И скатились в дымках и снопах, -
Неживую кромсают материю,
Над погасшим чудят очагом,
Иль сидят на кровати застеленной
С непрочитанным черным письмом...
5. Хижины.
Гнезда и стаи и вербы
Желтым убиты углем,
А тростниковое небо -
Только рисунок пером.
Ветлы на мокрой бумаге
Тянут обиду у губ;
В черной нахохлившись влаге,
За город избы бредут,
Лишь бы не видеть голодных,
Пыльных, горячих глазниц -
И беззаконных, свободных,
Пьяных от воздуха птиц!
6. Море.
Когда точилась кровь из смуглых глин
И были гулки мокрые ладони,
Во мгле горела явь, и длились дни,
И затворялись синевой бездонной,
И морем обожженная земля
Еще хранила звонкую прохладу,
И парус, что с волною не разнять,
Стремился вечно в милую Элладу...
Теперь на стенах пляшет медь, как вор,
На черном спят и на зеленом слепнут,
И до рассвета длится разговор
Ночного чайника с волнующейся степью.
7. Голод.
...И обрушилась римская медь на голодные
рвы,
На немые холмы в головах и пасхальные
дали,
На смертельные очи и плечи и кровли в
крови,
Помертвелых лачуг, что рожали, любили и
ждали.
Черный ветер бесхлебья! Проклятье на эти
поля,
Где единственный жнец без лица и с
зияющей костью
Шевелит чешую полутел, где царила земля,
Режет золото жил, разрываясь закатною
злостью.
Кто ответит за эти глаза в человечьей пыли,
За ростки обескровленных рук, за пустые
рубахи,
За безмолвные рты, шевелящиеся из земли,
За селенья теней, неотступных, как детские
страхи...
Где оркестры, шары и вода за двоих
гомонит,
Где гуляет веселая пыль, наряжаясь
воскресно,
Та в своих армяках шевелятся-бормочут они,
Не меняя ни ночи, ни дня, ни последнего
места.
8. Неизвестный солдат.
Когда родился влажный голос
В аттических пустотах глин,
С плечистой охрою боролось
Дыханье ангельской Земли.
Роса еще кровоточила,
Но голос прорывался в медь,
И рос, и строил молчаливо
Плоть, обретающую плеть.
________
Давай же, друг, возьмем стаканы
И выпьем водки за людей,
Родившихся и безымянных
И сгинувших безвестно где.
За медяки в карманах века;
За черную от слез ладонь
Воспоминанья-человека,
Бесцветной полную водой,
За непогибший фотоснимок -
Прозрачный, стертый до крови,
Укрывший ангельским бессильем
Ладони мертвые твои...
Ну - пьем! Освободилось место
В эфире сыто-голубом,
Но наше светлое наследство
Уже рождается в другом.
9.Прощание.
Обними же меня на прощанье.
На горячие веки твои
Камнем ляжет моё целованье.
Только с кровью его оторви...
Собери мне в ночную дорогу
Той травы, что суха и горька;
Собери мне всего понемногу:
Мертвый слепок с живого виска,
Тишину и ее исступленье,
То, как ты невпопад говоришь;
Я смотрю по ту сторону зренья.
Это все ты потом сохранишь.
_______
Вновь весна, и в забывчивой сини,
Где вишневая ветка цветет,
Где в последнем, смертельном усилье
Разделяются голос и лед -
Наша бедная память и нежность -
Легкий пепел без сна - ничего...
Ночь проходит. Рассвет неизбежен.
Я встречаю, как брата, его.
10.Надя.
Ося, родной, далекий друг! Милый мой,
нет слов для этого письма,
которое ты, может, никогда не прочтешь. Я
пишу его в пространство.
Может, ты вернешься, а меня уже не будет.
Тогда это будет последняя
память.
Жизнь долга. Как долго и трудно
погибать одному – одной.
Для нас ли – неразлучны х- эта участь Мы
ли – щенята, дети -
ты ли – ангел – ее заслужил? И дальше идет
все. Я не знаю ничего. Но
я знаю все, и каждый день твой и час, как в
бреду, - мне очевиден и
ясен. Ты приходил ко мне каждую ночь во
сне и я все спрашивала, что
случилось, и ты не отвечал.
Последний сон: я покупаю в грязном
буфете грязной гостиницы
какую-то еду. Со мной были какие-то совсем
чужие люди, и, купив, я
поняла, что не знаю куда нести все это
добро, потому, что не знаю
,где ты.
Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер.
Не знаю, жив ли
ты, но с того дня я потеряла твой след. Не
знаю, где ты.
Услышишь ли ты меня. Знаешь ли, как
люблю. Я не умею
сказать и сейчас. Я только говорю: тебе,
тебе…Ты всег-
да со мной, и я - дикая и злая, которая
никогда не умела
просто заплакать, - я плачу, я плачу, я
плачу.
Это я –
Надя. где ты?
Прощай.
Надя.
Надежда Мандельштам. "Последнее письмо".
Я тебя подожду. Не спеши уходить. Потерпи.
Твой измученный рот сберегут неземные
приливы;
Воздух манною будет. В безводье найдется
испить,
И в больничной пустыни – прохлада из рук
терпеливых.
Ты пройдешь невидимкой-Психеей по
лезвию зла,
И ни волоса с нежной головки твоей своей не
обронишь
Там, где скопище тел иудейская кроет зола,
В поселеньях теней; на пирах ассирийских
чудовищ.
Солнце лжи – и бугристая тьма воспаленных
голов,
Голубые от страха квартиры бессонного
Рима,
Где сидят до утра, говоря меж собою без
слов, -
Но никто не заметит голубку, летящую мимо.
Ты жила у окошка – привычная пропасть
туда,
Где и Дант не бывал – впрочем, тени все так
же бесшумны...
Как стояла в холодных глазницах гнилая
вода...
«Это мужу. – Фамилия? – Мужу...Возьмите,
прошу вас»
------------------
Дай мне руку скорее: покуда роса –
поспешим.
Я тебе покажу ту скалу, где, в ночи
прилетая,
Он сидел; где, в неверном огне отдаленных
вершин,
Целовал бездыханные губы, беззвучно
рыдая.
Мы ворвемся в Тифлис – и душистую мглу
языков,
Где играет в руке серебром оперенное
слово;
Будем пить золотое вино из червленых
рогов;
Нас обнимут живые друзья – Тициан и
Паоло.
Легконогий Давид, паутина и готика сна,
И клубящейся плотью огня отягченная
фреска
В головах Микеланжело; та,золотая сосна
В вертикальном лесу Notr-Dame – это наше
наследство,
Неотъемлемо; зримо; мощней серебристых
олив
В красногубые глины Прованса – и так же
бессонно.
Вот он, наш кипарис, перекрученный силой
земли,
Ослепленный грозой, и могучий, как песнь
Соломона.
Пьем же траурный кубок на брачном пиру
синевы,
Меж согласных светил, в исковерканном
страстью
пространстве,
Где светлее, чем днем, где дорога в огне и
крови,
И людские фигурки, обнявшись, сплетаются
в танце.
11.Репродуктор.
Обеденная комната. Июнь
С дощатой пылью – жиром деревенским,
И мозговину грубую мою
Перебегают зайчики по-женски.
До света истребляются враги;
Со света крепнут летчики-колхозы;
У бойкого воздушного слуги
В стране страда, в Москве – дожди и грозы.
Ну что, живем, тарелка-стукачок?
Пошебуршим своей картонкой плоской?
Не говори. Шипи себе, молчок,
Шесть хриплый точек полночью
кремлевской…
---------
На голубую робкую подушку
Бесшумно входит лучик-полутруп,
И шесть теней, сойдясь на бедный ужин,
Все вспоминают рук ее игру,
И там, где узкая рука лежала,
Теперь остался побелевший след;
Невидимую руку поднимала –
Оборонялась от незримых бед…
Где под тарелкой черного картона
Античная погибла голова,
Теперь играет синева бессонно,
И родинка у губ… И вот – жива.
То тяжкий сон, то неземная слабость,
Беспамятство; бессмертное чело,
К рукам склоненное, и чуть тепла –
осталось…
И от груди безумье отлегло.
2000-2002. СПб.
История cоздания стихотворения:
Эта поэма была задумана как кусок жизни
ОМ - и реальной, и поэтической - в
Воронеже в 34-37 гг., где он с женой
Надеждой Яковлевной Мандельштам жил в
ссылке после первого ареста. В 1937 году,
когда закончился срок ссылки, они
попытались вернуться в Москву, где уже не
было ни квартиры, ни прописки, и соотв.
зиму 37-38 гг пришлось жить где попало, в
основном - Калинин. Как известно, 2 мая
1938 ОМ был вторично арестован в
санатории "Саматиха", куда был заботливо
отправлен правлением союза писателей
СССР, осужден на 5 лет КРТД и погиб в
пересылочном лагере "Вторая Речка" во
Владивостоке 27.12.1938 г.
В Воронеже были написаны "Воронежские
тетради" - гениальная книга, увенчавшая эту
прекрасную жизнь, русскую поэзию и
открывшую ей (поэзии) дверь в будущее.
Давайте же, поэты, все жить в будущем!
Прекрасное стихотворение! Браво, Сергей! Новых Вам творческих удач! |
Рецензия от: Сергей Андрейченко 2024-04-23 09:22:49 |
Крик души. |
Рецензия от: Омельницька Ірина 2024-04-23 08:37:36 |
Замечательное светлое стихотворение! |
Рецензия от: Азинелло 2024-04-23 02:30:35 |
Мне любая музыка нравится если это музыка, а не какафония. (...) |
Рецензия от: Мишигас 2024-04-22 10:30:06 |
У одних голова на
двери, И ученье про мертвого плотника Разжигает страсти внутри, Не понять им простого работника, Восхищённого с фузом гитарой...(...) |
Рецензия от: Атеист 2024-04-17 22:27:42 |