Автор: Анна Сагармат
Тема:Исторические стихи
Опубликовано: 2015-12-11 09:47:59
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.

Голос трембиты

История, что здесь поведана,
Была крупицами разведана
И собрана из уст, рассказов,
Легенд народных, пересказов.
И потому так удивляют
И гордостью нас наполняют
Героев славных имена,
Их жизни, что были отданы тогда
Во имя нашей же свободы,
В их память и сложились оды.

I

Среди Карпатских гор высоких,
Голубых озёр глубоких,
Водопадов серебристых,
Рек бурных да игристых,
Лесов густых, непроходимых,
Мест живописных, нелюдимых
Живут гуцулы, горцы смелые,
Сильные, храбрые, умелые.

Уж сотни лет тому назад
В горах сложился их уклад.
И горцев издревле все знали,
В сказаньях, былях отмечали
Как народ всегда свободный,
Независимый и гордый.
Самобытно, мирно жили
И дома свои ютили
На уступах гор высоких,
Склонах мягких и пологих.
Скот в долинах выпасали,
Дары леса собирали,
Ремеслами занимались,
Рукодельем увлекались…
Поколеньями так жили
И традициями дорожили,
Детям их передавали,
Тщательно оберегали.

II

Как-то раз в семье одной,
Накануне Рождества, зимой,
Приключилась вдруг беда –
Заболел семьи глава.
В лес за хворостом ходил,
Долго в холоде пробыл,
Застудился, захворал,
Вот и слёг. Жену позвал.
В лес велел скорей идти,
От мольфара принести
Снадобье целебное,
От простуд лечебное.

Звали женщину Даяла.
Лишь примерно понимала,
Где в горах высоких жил
Знахарь, что людей лечил.
Молода была Даяла,
Многого ещё не знала…
Что поделать, собралась
И в дорогу подалась.
Малых деток – сыновей
Довелось оставить ей
На больного; поспешить,
К ночи снадобье добыть.

III

Вот и вечер наступил,
Рождества канун вступил,
Первая звезда взошла,
Радость миру принесла.
Семьи за столы садятся,
Кушаньями те полнятся,
Блюд должно двенадцать быть,
Чтобы целый год прожить
В благоденствии, согласье,
Мире, здравии и счастье.  

Приняв пищу, в оживлении,
В радостном расположении,
Все друг друга поздравляют,
Сына Бога величают:
«С Рождеством!», и отвечают
На поклоны, прославляют
Великий праздник на земле.
А дальше в действа все уже
Колядники кругом вступают,
С вертепами всю ночь гуляют.
Из дома в дом их песнопенье
Разносит радость и веселье,
Показывают представленье:
Христа Великого рожденье!

Приход вертепа почитают
И в каждом доме ожидают.  

IV

Вот в дом Даялы постучали.
Колядники ещё не знали,
Что стук в тиши их разнесётся,
Лишь детским плачем отзовётся.
В холодный дом скорей вошли,
В углу детишек двух нашли:
Прижавшись, плакали, сидели,
Уж пару дней они не ели.
Хозяин на печи лежал,
Застывшим взглядом всё сказал.
Хозяйки не было нигде…
Как не помочь такой беде?
Колядники детей собрали,
К покойнику попа позвали.

V

Мороз трескучий обжигает,
Куда идти уже не знает
Даяла, выбилась из сил,
Искристый снег деревья слил.
У дерева она присела,
Надеяться уже не смела,
Что выбраться удастся ей.
Холодный ветер выл всё злей,
Через одежду пробирал…
Даялу сон одолевал.

Вот топот издали раздался,
За елью всадник показался,
Он пробирался чрез пургу.
Увидев женщину в снегу,
Тотчас на помощь поспешил,
Плащом скорей своим обвил,
Из фляги выпить дал глоток,
Поднял заснеженный платок.
Спросил лишь, как зовут её?
«Даяла…», – имя вдруг своё,
Как будто через сон сказала,
В глубоком забытье упала.

VI

Всю ночь метель в лесу мела,
Дороги снегом занесла,
Лишь на рассвете унялась,
Куда-то дальше подалась.
Отряд опришков собирался,
Перед походом снаряжался.
Олекса Довбуш вел ребят
В леса Манявы, за водопад,
Где главный лагерь размещался,
Стоянкой зимней их считался.

Дела свои уж завершили,
Один вопрос не разрешили:
Что делать с женщиной? – не знали, –
Что накануне подобрали
В лесу, далёком от села.
Не объяснила им она,
Как в лес дремучий забрела,
В беспамятстве весь час была.
С собой решили её взять,
В лесу одну не покидать.
Не выживет – такая доля,
На всё дана Господня воля.

VII

Весь день опришки лесом шли,
Обоз нагруженный везли
В гринджолах, полных до краёв.
Их план ближайший был таков:
В горах укрыться, пережить,
Здесь зиму до весны пробыть,
Набраться сил и отдохнуть,
С теплом весенним снова в путь –
Панам покоя не давать,
Простому люду помогать
Да справедливость защищать.

Опришков смелых всюду знали:
Одни разбойниками звали,
Другие песни им слагали.
В одном лишь мненья совпадали –
Что силой духа восхищали
И равных в храбрости не знали.

Народных мстителей пытались
Не раз поймать, но просчитались.
Властей удача обходила,
Как заколдованная сила.
Опришкам люди помогали,
В горах высоких укрывали;
И парни снова нападали,
Серьёзно панству докучали,
Поместья вновь их разоряли,
Селян из гнёта вызволяли.

VIII

К закату солнце уж клонилось,
Алело небо и светилось,
Заря и сосен чуть коснулась…

Даяла вздрогнула, проснулась.
В санях под шубами лежала,
Трембиты голос услыхала:
Протяжный звук её вещал,
Известье горцам подавал –
Кого-то хоронили там,
Печаль неслась по всем горам.
По ком трембита так страдала?
Даяла взглядом провожала
Верхушки сосен вековых,
Из-под ресниц её густых
Сбежала крупная слеза.
Куда ведет её судьба?!
Спросить не доставало сил,
Обоз всё дальше уносил
Даялу в лес непроходимый,
И конский топот непрерывный,
И незнакомцев голоса…
Вновь закружилась голова,
В глубокий сон как провалилась.
Мужская тень над ней склонилась,
И голос тихо прошептал:
«Всего один лишь перевал,
Ты потерпи ещё немного,
Уже почти мы у порога».

Вот лес густой они прошли,
К высоким скалам подошли.
Обрыв глубокий открывался,
Рекою горной омывался.
Олекса спешился с коня
И, под узды его ведя,
Кругом всё взором осмотрел,
В скале проход он разглядел,
Подал команду всем собраться.
В пещеру стали пробираться…

С приходом темноты ночной
Следы их замело пургой.

IX

Уж месяц, как жила Даяла
В горах высоких, поправляла
Здоровье слабое своё.
Терзало сердце лишь одно её:
Что с мужем, малыми детьми?
Как справились они одни?
Что живы – знать бы только ей! –
Переживала без вестей,
Хотя надежд не оставляла.
Но до весны, – Даяла знала, –
Домой вернуться не удастся,
И с мыслью встречи попрощаться
На время женщине пришлось,
Да лишь тоской отозвалось
Волненье о родных, страдала.

К спасителям своим Даяла
Уже и свыкнуться успела,
И в каждом горце разглядела
Заботу к ней и доброту,
Души сердечной красоту.
Её обхаживали, помогали,
От дум гнетущих отвлекали,
За верность мужу уважали,
Да как сестру оберегали.

X

Уклад в отряде был суровый,
Организованный, толковый.
По распорядку парни жили,
Весь день в делах, заботах были:
Искусству боя обучались
Да ловкости тренировались,
С барткою управляться славно,
Да на конях скакать исправно.
Еду и кров они делили,
Как братья меж собою жили.

А предводителем их был –
Олекса Довбуш. Говорил
Весь облик горца:  наделён
Большой харизмой, силой он.
Был телом стройным и высоким,
В плечах могучим и широким,
Да чернобровым, молодым,
Годов за тридцать с небольшим.

За острый ум, к свободе тягу,
За стойкость, мужество, отвагу
Олексу парни уважали,
Беспрекословно выполняли
Все поручения его.
В отряде знали, что никто
Не смог соперничать бы с ним,
Авторитетом он своим
Пример опришкам подавал
И на поступки вдохновлял.

За Довбуша паны давали
Хороший выкуп, но не знали:
Из солидарности единой
Да братской дружбы нерушимой
На шаг измены не пойдут,
За блага панские не предадут
Олексу горцы никогда!
Столь сплочены были тогда.

Была летами молода Даяла,
Но об опришках она знала,
Благодарила их сердечно,
Что не погибла так беспечно.

XI

Вот как-то утром собралась
И в лес Даяла подалась
Морозом чистым подышать,
Да час к обеду скоротать.

Недолго женщина гуляла,
В раздумьях разных пребывала
И не заметила, как отошла,
В густую чащу забрела.
Какой-то рык в тиши раздался,
Из-за деревьев показался
Ком чёрный, приближался,
Да на две лапы приподнялся.
Медведь огромный это был,
Он когти выпустил, завыл,
Да пасть разинул широко
И вскинул морду высоко,
На женщину, ревя, пошёл.
Он на Даялу страх навёл,
Что тело всё её сковал
И шелохнуться не давал.
Теперь никто уж не поможет,
И жизнь, наверное, положит –
Даяла в страхе понимала.
И женщина молиться стала,
Чтоб смерть скорее подошла
Да избавленье принесла
Ей от мучительных страданий,
От зверя дикого терзаний.
Зажмурившись, она стояла,
И приготовилась Даяла
Ко встрече страшной, неминучей…
Минутой долгою, тягучей
Ей это время показалось,
А на лице одно читалось:
Смиренье пред своей судьбой.
И сердца стук в груди глухой
Лишь слышала теперь Даяла.

Но женщина ещё не знала,
Как тень мужская промелькнула,
И точная рука метнула
Бартку в медведя, что есть сил,
И головищу тем пробил.
Только удар лишь распознала,
В тот миг Даяла разобрала,
Что зверь смертельно ранен был
И окровавленный весь выл.
А пятна бурые залили,
Весь белый снег вокруг покрыли.
За миг и Довбуш показался,
И следом стук уже раздался
Ударов силы очень мощной
Да завершающей и точной.
В той схватке Довбуш победил,
Барткой медведя порешил…

Тотчас топор он скинул свой,
Да оттер пот со лба рукой,
И женщине взглянул в глаза.
А на лице её слеза
Скатилась капелькой, упала,
В смятенье вся она стояла.

И словно искра пробежала,
Да в сердце Довбуша попала:
Как же мила и хороша была,
В мгновение роковое то она –
Словно берёзка, так стройна,
Да от испуга вся бледна.
Хотел её сейчас обнять,
К груди своей скорей прижать,
Но руки сжал, остановился,
Испариною лоб покрылся:
Ведь мужняя она жена,
Была другому отдана.

А следом парни подбежали,
Увидели, что опоздали,
Поверженным медведь лежал
Да на морозе застывал.
Лишь тушу зверя обмотали
И к лошадям двум привязали,
Вернулись в лагерь они свой
К двум скалам с горною рекой.

А для Даялы этот случай
Мог оказаться неминучей
Лихою смертью. Вновь она
Была как чудом спасена.

XII

Вот март с капелью наступил,
Теплом всех ранним удивил,
Да ярким солнцем заиграл,
Ручьями звонко зажурчал.
Но вышло время собираться,
К делам опришкам возвращаться.
Все снаряжения сложили,
Только пещеры не закрыли.
Вопрос какой-то обсуждали,
Совет свой парубки собрали
И пригласили вкруг Даялу.
Неспешно вникла в суть помалу
И поняла: вопрос решали
Там о казне, да рассуждали,
С собой запасов сколько взять,
Чтоб горцам золото раздать.

Дела свои обговорили,
Вопросы парни обсудили
И в глубину пещер зашли,
Там каменную дверь нашли,
Всю осветили факелами, –
Заставленная сундуками
Пещера там предстала им.
И ярким светом золотым
Вдруг заиграло всё кругом,
Уж не было сомненья в том:
Богатств бы тех вполне хватило
(Бесчисленно в мешках их было)
Селений сотни одарить,
Да ни двора не пропустить.

И прежде от людей Даяла
О тайнах сих сокровищ знала.
Но вот теперь легенда стала
Не сказом – явью: ей предстало
Уж столько золота и серебра,
Да гор несметного добра,
Сколько и видеть не случилось,
Да и во сне бы не приснилось,
За всю бы жизнь уже, наверно.

Набрали два мешка, примерно,
Как все решили на совете.
И было видно в ярком свете,
Что парубкам богатства чужды,
Необходимы лишь, чтоб нужды
Свои им первые решать,
Да горцам бедным помогать.
Свобода им была важней,
На свете всех богатств милей.

Вот из пещеры вышли все
И дверь закрыли в полутьме.
Проходом вглубь они прошли,
Там выход из скалы нашли,
Гурьбой у речки и собрались.
А уж пройти намеревались
Немалый путь они, опасный.
Похода день им выпал ясный,
Алело солнышко, светило,
И небо глубиной манило…
Свой лагерь зимний оставляли,
На лето горцы покидали.

Отряд тропою в лес пошёл,
Олекса Довбуш всех повёл.

XIII

Сколь было это возвращенье,
Вне всякого на то сомненья,
Даяле долгожданнее всего.
Душою ожидала одного –
С семьёю оказаться вместе.
И удержать уже на месте
Ничто на свете не могло её,
В мечтах лелеяла своё.
И женщина уж не скрывала,
Как радость встречи ожидала,
От счастья снова ожила
И ещё краше расцвела.

Один Олекса всё мрачнел,
Да на Даялу он смотрел,
И с каждым часом становился
Всё раздражителен и злился
За то, что не сумел он совладать
С самим собою, чувств унять,
Его терзающих, сердечных,
Ну и, конечно, – безответных.

А женщина и знать не знала,
Какая мука не давала
Их предводителю свободно жить.
Он всё старался дальше быть
И вежливо всегда держаться,
Да безразличным к ней казаться.

И лишь Иван Бойчук заметил –
Как близкий друг его отметил,
Что всякий раз, когда был рядом,
Олекса долгим своим взглядом
Мог за Даялою смотреть,
При этом был всегда, как твердь –
Себя ничем не выдавал
И женщину не приближал.

XIV

Вот полдень скоро наступил,
И к водопаду подходил
Олекса со своим отрядом.
Привал разбили парни рядом
У водопада, близ воды,
Где вид чудесной красоты
Им неожиданно предстал…
Сколь много раз уже бывал
Опришек каждый в сих местах,
А только вновь невольный страх
Перед стихией возникал,
Как завораживал и увлекал.

Здесь силой матушки-природы
В движенье приводились воды.
Вот там вода рекой неслась,
А на скале оборвалась,
Паденьем мощным возвестила
И миллионом брызг накрыла
Все выступы камней кругом.
Там поросли зелёным мхом
Все валуны со всех сторон.
А дальше воды под уклон
Уже спокойней проносились.

И в этом месте разместились,
Чтобы в уюте отдохнуть,
Сил поднабраться снова в путь.
Им до ближайшего села идти
Ещё полдня, в горах пройти.
Ну а пока расположились,
Чтоб отобедать; веселились,
Здесь разожгли огонь, сидели,
Готовили опришки, пели,
Да танцевали под сопилку,
И напевали под тилинку.

Даяла каши положила,
Обед Олексе предложила.
Он взял из рук её еду…
И удержал уж на ходу,
Ей заглянув в глаза, сказал:
«Здесь скоро будет перевал,
После которого уйдешь,
Короткий лес ты перейдешь –
А там село твоё уж близко,
На самом склоне горном, низко.
А проводит Иван тебя,
Уж береги теперь себя.
А помощь будет вдруг нужна –
Так мы придём, ты не одна.
Нам как сестра ты всем теперь,
И за тебя мы, уж поверь,
Все как один в защиту будем,
На первый зов всегда прибудем».  

Заботой тронута была Даяла,
Речей таких не ожидала.
За слово доброе склонилась
И только больше убедилась,
Сколь благородны парни были –
Не зря и славу заслужили.

XV

Обед опришки завершили,
Скорей в дорогу поспешили.
Среди обрывов, скал пошли,
Да перевал уже прошли,
Там спешились они с коней.
С Даялой группой парни всей
Неспешно, дружно попрощались,
По-братски с ней расцеловались.
И здесь пути их разошлись:
Опришки дальше подались
В леса, где размещалось
Укрытье их, и называлось
«Черемош Чёрный» это место.
И было только им известно,
Где именно располагалось,
Столь неприступное считалось.

Ну а Даяла с Бойчуком
Отправились теперь вдвоём.
Им ельник только перейти
Лишь предстояло, чтоб найти
Свой путь к селу короткий самый.
Иван Бойчук уже, как главный,
Собрался женщину доставить,
У дома только лишь оставить,
Как предводитель приказал
(С Ивана слово строго взял),
И лишь затем уж возвращаться,
Подробно в деле отчитаться.

XVI

Недолго шли, и день склонился,
На небе месяц появился,
Столь время быстро пробежало,
Вот и село вдали предстало.
Там, у горы, на склоне низко
Уже и дом Даялы близко…

Но вдруг волненье охватило,
И что-то сердце защемило,
Предчувствием беды сказалось…
«Тревожно мне», – себе призналась.
Но мысль Даяла прогнала,
Тревоги в сердце уняла,
Смахнула грусть она с лица,
Взор возвела на молодца,
Улыбкой мягкой подбодрила,
В ответ поддержку ощутила.

С Иваном в дом они заходят,
Да дверь незапертой находят,
А в темноте ночной тиши
Не видно ни живой души.
Огарок на столе зажгли,
Дом в запустении нашли…
Ведь только жизнью был наполнен
Да детским смехом переполнен…

Дом опустел, холод в печи…
Ответ какой найти в ночи?
Случилось что, – пока Даяла
В горах далёких пребывала, –
С ребятами её да мужем?
Ответ сейчас, немедля нужен!
И сжалось сердце, как в тиски,
Давило больно на виски,
И чувствовала, что беда
Здесь приключилася тогда.

Глядя на горькие страданья
Да о судьбе семьи терзанья,
Иван Бойчук, как только мог,
Утешил, женщине помог.
Решили ночку переждать,
Пойти вестей в селе узнать.

XVII

И глаз Даяла не смыкала,
В тревогах разных пребывала.
Как только занялся рассвет,
Чтобы скорей найти ответ,
В село пошли они с Иваном.

Им в часе утреннем, нежданном
Открыла свою дверь соседка
И расшумелась, как наседка.
Даялу только рассмотрела,
Так в изумлении присела…
Да молвила, чуть погодя:
«Иисусе, Господи!.. А мы тебя...»
И даже ближе подошла, –
«…мы думали, что померла!
Ты зла на нас-то не держи…»
«С семьей моею что, скажи?» –
Ей не дала договорить
И поспешила расспросить
Скорее о своих Даяла.

Вздохнув, соседка рассказала,
Как в вечер Рождества гуляли,
Да как с вертепом поздравляли,
И малышей одних нашли:
«…Колядники тогда спасли».
«Ну а хозяин?» – не сдержалась
Даяла, горько разрыдалась.
Только соседка замолчала,
И головою покачала
Да опустила в пол глаза.
По грустному её лицу слеза
Лишь одинокая скатилась,
Да женщина перекрестилась,
И речь продолжила тогда:
«Когда случилась та беда,
Уж растерялись все, не знали,
Бежать куда, тебя искать,
В беде той что предпринимать.
Отдали кумовьям детей твоих,
Найдёшь у Насти и Остапа их.
Не плачь, прошу тебя, Даяла,
Ты худшее уже узнала.
Теперь набраться силы б надо…
Мы всем селом поможем радо».

Скорее стол она накрыла,
Да подкрепиться предложила
Уж тем, чем бог послал: узвар,
Душистых трав густой отвар,
Да бануш с брынзой положила,
Краюху хлеба не забыла.
Как ни расстроены все были,
Но голод скоро утолили.

XVIII

И в тот же день нашли детей,
Обое жили у друзей –
Их кумовей, как рассказала,
С утра соседка подсказала.

Только завидев, побежали,
Да маму малыши обняли,
Уж плакали да целовали,
Да крепко ручками держали
За юбку: настрадались,
Сиротками уже считались.

А кумовья таить не стали,
Подробно Насте рассказали,
Как было всё… Да как искали
Селом её, да посылали
В холодный лес они людей,
Но всё напрасно – без вестей
Те воротились. Погоревали,
Как есть, тогда беду приняли, –
По воле божьей так случилось.
Хозяйка лишь перекрестилась.

Страданий выпало немало,
Хозяина семьи не стало,
Но живы дети и Даяла.
Обнявши, Настя ей сказала:
«Коль доля горькая твоя,
Поможет вся наша семья
С бедою справиться тебе.
Откажем в чём-то мы себе,
На нужды первые дадим,
И как сумеем – защитим».

Даяла их благодарила
За то, что помощь получила
В нелегкий час её семья,
В пол поклонилась им она.
С Иваном малышей собрали,
Жупанами их обмотали
И распрощаться поспешили
(Ночлег с поклоном отклонили).
Домой скорее торопились,
Немало за день утомились,
Осиротелый ждал их дом,
Наполнить жизнью и теплом
Быстрее женщина хотела.
На годы – за день повзрослела,
Приняв судьбы удар такой,
Смирясь с постигшею бедой.

XIX

Иван за день помог наладить
Хозяйство, все дела уладить
Даялы с детками… Простился,
К опришкам в горы возвратился.
А женщина, уняв страданья
Да о семье переживанья,
Смирилась с долей: нужно жить,
Двух деток поднимать, растить.

Даяле нелегко пришлось,
Принять на плечи довелось
Немало тягот и забот:
Уборка, стирка, огород…
Мужских добавилось работ:
Дрова да за скотом уход.
Но женщина не унывала,
Любую помощь принимала
Соседей, кумовей, друзей –
Всех, кто плечо готов был ей
Подставить в трудный час такой.
У горцев есть один простой,
Но верный принцип: никогда
Не отвернутся от беды, всегда
Придут, и чем лишь смогут –
Тем обязательно помогут.

В Карпатских вековых лесах,
Высоких да крутых горах,
В природе дикой, самому
Не выжить было, – потому
В единстве здесь веками жили,
И сплочены гуцулы были.

В селе Даялу поддержали,
И с каждым днём всё отступали
Её тревоги… Не роптала
На долюшку свою Даяла,
В душе и помыслах светла,
Открыта к лучшему была.
Надежд она не оставляла,
Тоску из сердца прогоняла.

XX

Весна в разгар уже вступила,
Свою победу возвестила
Богатой зеленью, теплом,
Короткой ночью, длинным днём
И приближением Великодня.

С волненьем каждая семья
За семь недель уже жила
В приготовленьях и вела
Жизнь в очищениях духовных,
В традициях своих народных,
Где строгий пост все соблюдали,
Смиренье, кротость почитали.
Особых таинств придавали
Семи последним дням, и звали
Страстной неделей эти дни.
А накануне в церковь шли –
На Вербное на воскресенье,
Прося для умерших спасенья,
А здравствующим – очищенья,
От бренностей освобожденья.
Святили вербы и молились,
Перед иконами крестились.
В четверг уж чистили дома,
Чтоб «нечисть» всякая ушла.
Старались тщательно отмыть –
Защиту на год получить.
В Страстную пятницу стихали,
В молитвах скорбных пребывали
Перед страданьями Христа.
Традиция в тот день была –
В смирении быть и простоте,
Духовной кротости и чистоте.

Расписывали яйца, выпекали
Куличи, да пасхи украшали…
Всё подготовить загодя
До Cветлого Христово дня
Гуцулки свято все старались,
С большой любовью занимались.  

Духовность горцев удивляет
И уваженье вызывает…
На этом стержне их уклад
Держался сотни лет назад,
И до сегодняшнего дня
Живет гуцульская семья,
Храня традиции все вековые,
Истоки, корни родовые.

XXI

Готовились и у Даялы
К Святому дню. И дети малы
Событья важность понимали
Да маме дружно помогали.
Корзину детки наполняли:
Кулич да яйца подавали…
Чтоб перед Пасхою пойти
На литургию, в храм снести
Корзину, освятить водой,
Да благодать принять душой.

Услышав стук в окно в ночи,
Да шорох у двери в тиши,
Платок накинула Даяла,
И вышла скоро. Постояла…
Тут на пороге и нашла
С едой корзинку – та была
У самой двери. Огляделась,
Уняв волненье, осмотрелась,
Но пусто было, ни души,
Сверчки отозвались в тиши.

Кто благодетель был? – Не знала…
Ещё минутку постояла,
Подарок в дом она внесла,
В корзине гурку, хлеб нашла,
Та до краёв полна была.

Корзину всю освободив,
Еду на стол переложив,
Даяла горсть монет нашла.
Догадка к ней тогда пришла,
Кто о семье не позабыл,
Да беспокойство проявил.

И вышла тут же вновь она.
Но лишь ночная тишина
Кругом была... Чуть постояла,
В ночи Даяла подышала.
Не видела, как в двух шагах,
В зелёных и густых ветвях,
Что до земли уже склонились
(Так разрослись они, ложились),
Надёжно скрывшись, наблюдал,
Олекса Довбуш. И стоял
Так рядом… Казалось, ощущал
Дыхание Даялы, но молчал –
Себя ничем не выдавал.

Он подойти хотел, обнять,
И женщину к груди прижать,
Прильнуть к устам её скорей!
Но понимал, что головой своей
Не может так он рисковать,
На волю чувств себя отдать.
Его удел – война с панами,
Как волку прятаться ночами.
Разбойником его считали,
Властей отряды нагоняли…
А потому в ночи стоял,
За женщиною наблюдал,
Что сердцем и душой любил,
Таким далёким рядом был.
«Христос воскрес!», –
лишь прошептал,
«Воистину Воскрес!», – сказал
Он на прощанье сам себе
И тихо скрылся в тишине.

Даяла будто ощутила,
Словно невидимая сила
Её отныне охраняет
И от невзгод оберегает!

XXII

Гостинцев ей не раз с тех пор
В ночи подкладывал во двор
Своей невидимой рукой
Их покровитель. Кто такой?
Даяла знала – помогают
Опришки ей и доставляют
Еду, одежду малышам…

Молва ходила тут и там,
Как парни панычам вредили,
Именья жгли их и крушили,
Накопленное отбирали
Да бедным горцам отдавали.

То, что пути пересеклись,
И так негаданно сошлись
С опришками в лесу, – Даяла
За честь, удачу посчитала.
Но никому не говорила,
В секрете от людей хранила,
Что в их отряде провела
Всю зиму. С ними прожила
В укрытии: в горах высоких,
В лесах дремучих и далёких.
А если кто и догадался,
Тот при своём же и остался.

А потому жила Даяла
В спокойствии и точно знала –
Не угрожает ей ничто,
О тайне от неё никто
Узнать не сможет никогда.
Теперь опришки навсегда
В её душе были спасителями,
Друзьями, покровителями.
И кто бы что ни говорил, –
Даяла знала: Довбуш был
Души огромной человек.
Ей не забыть его вовек!

Всё чаще думала Даяла,
О нём украдкой вспоминала:
Как замерзала на снегу,
А Довбуш спас её в пургу;
Как оказался в нужный час
Он рядом, от медведя спас;
И вновь Олекса помогал,
Плечо незримо подставлял.
Что за невидимая сила
Дороги часто их сводила?
Не знала женщина тогда,
Какая ждёт её судьба!

XXIII

В день летнего солнцестояния
В селе готовили гуляния,
Купалы праздник приближался,
В обрядах древних отмечался.

Особых таинств придавали
Купальской ночи и считали:
В небесном океане тёмном,
Бескрайне синем и просторном
На небе звёзды оживают,
Они таинственно мерцают,
Как будто тысячи свечей.
И в ярком свете их огней
Лесные травы наливаются
Целебным соком, наполняются
Огромной силой неземной,
Считалось – даже колдовской.
Весь год потом их применяли
Для всяких целей: врачевали;
Для изб плели, изготовляли
Сухие обереги; защищали…

Немалой силой наделяли
Огонь в ту ночь и полагали:
Костры горят намного ярче,
Пылают угли ещё жарче.
И важно было у огня побыть,
Чтоб силу на год получить.
А действа так все проходили:

Подворно по селу ходили
Девчата с парнями и собирали
Дрова-поленья, напевали…
При этом строго соблюдали:
Чтоб ни двора не пропустить,
Ни в коем разе не забыть.

Потом дрова к реке сносили,
Жердь на берегу крепили,
Обкладывали высоко, горой,
Да называли «ведьмой злой».
Венчали черепом коня,
Готовились к исходу дня.

К ночи огни в селе тушились,
К реке гуцулы торопились,
Все в вышиванках дорогих –
Одеждах праздничных своих.

Старейшине лишь дозволялось
Зажечь огонь, и начиналось
Народное, любимое гулянье
В честь летнего солнцестояния –
Купалы праздник. До утра
Была отведена ему пора.
Всю ночь гуцулы танцевали
Да пели, угощенья раздавали…

А после – очищенье начинали:
Огонь у речки разжигали,
Под смех и песни приглашали
Девчат ребята, подбегали,
Попарно прыгали, смеялись,
Огнём «целебным» очищались.
А кто спешил к костру и сам,
Но право всем давалось там
Огонь купальский перейти.
А дальше – в тёмный лес идти
За травами, чтобы собрать.
А коль удастся – отыскать
Цветок «волшебный», непростой.
Что лишь в глуши и ночью той,
Как ведала молва, произрастал
Из папороть-травы и зацветал.
Так древняя легенда утверждала,
И говорят ещё, что обещала:
Кто огненный цветок найдёт,
Тот дар великий обретёт –
Зверей и птиц уменье понимать,
Да в недрах клады открывать.

В ту ночь девчата на реке гадали,
Венки течением пускали:
Кто замуж выйдет и когда,
А чей венок возьмёт вода.

К исходу праздника сжигали
Ярило-куклу, да открывали
Обряды солнечного дня.
Начало им несла заря…

XXIV

Даяла тоже не спала.
В ту колдовскую ночь она,
Оставив в доме кумовей
Двух малолетних сыновей,
Пришла к реке с людьми побыть,
Да чтобы силу ощутить
Купальской ночи и огня,
До зорьки завтрашнего дня;
Целебных трав собрать домой,
«Купанье солнца» над рекой
Увидеть утром, и самой скупаться,
Здоровья на год чтоб набраться.

Даяла в праздник окунулась,
Да в гуще людной оглянулась,
Ей на мгновенье показалось,
Что видела, как улыбалось
Лицо Олексы. Здесь лишь был –
За миг исчез… Тут подхватил
Даялу хоровод, понёс скорей...
Он померещился лишь ей, –
Решила, дальше веселилась.
В ней, наконец-таки, пролилось,
Что было в горестях закрыто,
Из-за беды большой сокрыто.
Теперь опять она смеялась,
Шутила, танцем забавлялась.

Ещё красивее, казалось, стала,
Всё больше взгляды привлекала:
Лицом бела, да вся тонка,
Словно березка – так легка,
На голове большой венок
Из трав душистых, да поток
Волос струящихся, что ниспадал,
Да стан Даялы обвивал.

Виденье снова показалось…
На миг Даяла растерялась:
Как будто Довбуш наблюдал
И взгляд её в толпе искал.
Но пелену она смахнула,
И даже головой тряхнула.
Олекса снова растворился,
Среди людей внезапно скрылся.

Обряд с огнём уж завершили,
Да в лес гуцулы поспешили,
Негромко песни напевали,
Цветы и травы собирали…

Вот в глубину зашла Даяла,
Букет цветов большой собрала.
А свет луны листву покрыл,
Как будто всю посеребрил.
Как зачарованная вся стояла,
Да в колдовстве была Даяла,
Прохладою лесной дышала,
Вдруг рядом шорох разобрала.
Чуть лёгкий страх сковал её,
Да руки сильные вокруг неё
Уже сомкнулись, стан обвили,
Да нежностью своей сломили,
Сопротивление – прижали,
Движенья женщины сковали.

«Т-ш-ш!» – Олекса прошептал,
К губам её на миг припал.
Минуту только рядом был,
Шептал о чём-то, говорил,
Да мягко целовал и обнимал,
И слово вымолвить не дал.
Как появился – так исчез…
  
В той тишине дремучий лес
Без милого вдруг опустел,
Утратил краски, посерел
И стал холодным... Прокричал
Там где-то филин и пропал.
Даяла молча так стояла,
В своих раздумьях пребывала.
Казалось, пролетела вечность,
Одна большая бесконечность.
Она покрыла всё и поглотила.
Даяла сердцем ощутила,
Что ночь купальская связала –
Теперь навеки повенчала
Её с Олексой! Будь, что будет!
Пускай сама судьба рассудит!

XXV

Неумолимо время мчится.
Вот осень на порог стучится,
Укрыла золотом природу,
Уже в озёрах остудила воду.
Да стали вечера холодными,
Дождливыми да долгими.

Даяла под лучиною сидела,
Сорочку вышивала, тихо пела,
Как легкий стук в окно раздался,
Тревожно в сердце отозвался.
Гостей Даяла не ждала,
Разволновалась, подошла.
Лучиной сени осветила,
Скорее дверь она открыла.

В проёме Довбуш показался,
В вечернем сумраке казался
Весь чёрным. Он хромал
И капли крови утирал
С лица широким рукавом,
Расстроен был да мрачен он.
Даяла в дом его впустила,
Дверь на запор скорей закрыла,
Дрожала от тревоги и молчала.
Как расспросить она не знала:
Случилось что? Где ранен был?

Но Довбуш сам заговорил:
«Воды горячей принеси,
Да кровь отмыть мне помоги.
Не бойся, в ногу ранен я,
Барткою брат задел меня.
Погорячились мы, не рассчитали,
Мужское дело выясняли, –
А на лице – царапина одна,
Неглубока, лишь чуть видна, –
Иван одумается скоро,
Пройдет лишь времени немного,
И ненависть свою уймёт,
Он обязательно поймёт:
Нам нечего делить, войну
Ведём с панами мы одну».

Даяла молча кровь смывала
И горько головой качала,
Тихонько слёзы утирала,
Да про себя лишь повторяла:
«Чтоб против брат ко брату был,
Да руку поднял, кровь пролил!
Беда!.. Ох, худо поступали,
Напрасно силушку теряли.
Обиды братьям не нужны,
Властям лишь на руку они».

А Довбуш сам всё понимал,
Он огорченья не скрывал,
Но вот в душе осознавал:
С Иваном разошлись пути,
Им примиренья не найти.

Даяла раны все обмыла,
Повязку туго наложила,
Олексе постелила отдыхать.
Чтоб боль души его унять,
Сказала перед сном ему:
«Забудь, прошу, свою тоску!
Ты всё равно для всех герой,
А для меня – любимый мой!» –
Так успокоить чуть хотела,
Отвлечь от горечи и дела.

Нелёгкая судьба их ожидала –
Душой Даяла понимала.
А ночь в права свои вступила,
Под полог сна всё погрузила.

XXVI

Размах всё больший набирала
Борьба опришков, не давала
Панам покоя день и ночь.
Чтоб обездоленным помочь,
Отряды Довбуш разделял,
Из разных мест он наступал,
Без промедлений нападал,
И вновь внезапно исчезал.
Такою тактикою создавал
Он зримость силы очень грозной,
Организованной и мощной.

Народ опришкам помогал:
В горах, лесах их укрывал,
Да снаряженья поставлял,
Еду и кров предоставлял.
Не в численном составе сила
Была опришков, – наводила
На панство страх парней отвага,
Да бравая к свободе тяга.

А потому опришки были
И среди панства они слыли
Как зачаровано недостижимыми
Казались всем неуловимыми.

XXVII

Собралась шляхта Прикарпатья,
Чтоб обсудить свои несчастья.
Решили смоляков послать
Восставших горцев усмирять.
А в час наивысшего их гнева,
На грани сорванного нерва
Созвали тысячи бойцов
Против опришков-молодцов.
Им сам Потоцкий помогал:
Карателей он возглавлял.
Но тщетны были их старанья,
Ушли от шляхты наказанья
Опришки снова. Лишь поймали
Их несколько парней, пытали,
Поистязав, четвертовали,
По селам ездили и выставляли.
Но дух опришков не сломали,
Сопротивленье не уняли.

XXVIII

На издевательства карателей
И ненавистных угнетателей
Ответил Довбуш выступленьями,
А люди – неповиновеньями
С размахом большим в много раз!
Нелегкий то был для гуцулов час.
Но не свирепостью бездумной,
А справедливостью разумной
Олексы парни отличались
И с каждым годом продвигались
По всем Карпатам постепенно,
И действуя надёжно, верно,
Всё больший ужас наводили
На угнетателей: вершили
Над господами суд они.
Впадали в смуту лишь паны,
Чем дальше – больше понимали
И с раздражением осознавали:
Опришков деньгами не подкупить,
Да благами не заманить,
Своими силами им не поймать
И Довбуша – не покарать!

XXIX

В один из вечеров промозглых
Дождливых, ветреных, холодных
К Даяле гости постучали,
Посланье Довбуша ей передали.
Ивана Бойчука узнала,
Ещё двоих не распознала.
Велели собираться ей,
Детей припрятать у друзей
И под покровом ночи скрыться,
В отряде нужно ей укрыться.
Опасность велика была,
К карателям попасть могла.
Не стала рассуждать Даяла,
Детей скорей она собрала,
Необходимое взяла
И в ночь с опришками ушла.

К Остапу с Настею зашли,
Двух малых деток занесли.
Без слов те поняли, приняли
И присмотреть пообещали,
Как за своими. Вышло так,
Что оставаться уж никак
Нельзя в селе Даяле было.

С тревогой в сердце уходила,
Не утирала слёз Даяла…
Своих сыночков обнимала,
Наведываться обещала,
Переживанья не скрывала.

И попрощавшись, в лес ушли.
Дождливой ночью они шли
В свой лагерь – тот, что назывался
«Черемош Чёрный», размещался
Среди скалистых, крутых гор
И неглубоких двух озёр.

Даялу приняли, ведь знали:
За Довбуша жену б отдали
Паны немалую награду.
И проведя свою нараду,
Решили: лучше ей пожить
В их горном лагере, укрыть
В нелегкий час её надежно.
И потому так осторожно
Даялу тихо увели,
Подальше от беды свели.

XXX

Война с панами продолжалась,
Удача горцам улыбалась;
Всё больше шляхта раздражалась
И Довбуша поймать пыталась.

Однажды в Борщеве случилось
Событие, что прокатилось
Молвой людской по всем Карпатам,
Усадьбам панским, сельским хатам.
Именье в городе располагалось,
Недоброй славой отличалось.
Магнат там знатный польский жил
Полковник Золотницкий. Был
Он нрава грубого, крутого,
Да самодурства, ох, большого.
С селянами нещадным был,
Жестоко избивал их, слыл
Противником любых волнений,
Протестов, неповиновений.
Погибель и нашел магнат,
Непримиримый польский кат.

Усадьбу Довбуш захватил,
Но сразу шляхтича он не убил,
А приказал его связать
И беспощадно истязать.
Олекса ничего не взял
В именье панском, а сказал
Карателям – для назиданья,
А Золотицкому – в прощание:
«Не за деньгами я пришёл
И парубков своих привёл.
А душу подлую отнять,
Чтобы не мог больше карать
Людей ты наших! Не проси
Теперь пощады, плач уйми,
Ты всё равно сейчас умрёшь,
В мученьях лютых отойдешь
Во свет иной!..» И порешил,
Мучителя селян убил.

Посеял Довбуш страх большой,
У панства отобрал покой,
Урок серьёзный преподал.
Поступком этим он сказал,
Что за грехи заплатят все
И не укроются нигде,
Всех угнетателей найдёт,
Расплату с каждого возьмёт.

Немного погодя напал
На Богородчанскую крепость, взял
Сокровища большие там.
И вновь не удалось панам
Опришков с Довбушем поймать,
Их действия предугадать.

Направились в Дрогобыч следом
И расквитались между делом
С богатым арендатором Зельманом,
Который хитростью, обманом
На бедных людях наживался,
Да с нуждами их не считался.
Усадьбу парубки сожгли,
Расписки все и платежи.
А дальше двинулись к Турки,
И наказали вновь они
Там господина Калиновского –
Богатея большого польского.

XXXI

Даяла в лагере жила
И помогала, чем могла.
Когда случалось, находила
Возможность редкую и уходила
В село проведать сыновей.
Скучала, бедная, душою всей.
Иван Бойчук ей помогал,
Всегда везде сопровождал.
Пока в походах пребывал,
Олекса другу приказал
Даялу строго охранять,
Семью свою оберегать.
А если что-то с ним случится,
С Даялой должен был он скрыться,
От гнева панского укрыться,
Лихое время переждать,
Их жизнями не рисковать.
С Ивана клятву Довбуш взял,
Как будто свой исход уж знал.

XXXII

Стояла летняя жара в ту пору.
Задумали паны, по спору,
Чтоб Довбуша скорей поймать,
Большую хитрость предпринять.
И помощь начали искать
У местных горцев, обещая снять
Повинности, в награду дать
Немало денег им в придачу,
И положились на удачу.

Недолго ожидать пришлось,
Найти предателей им удалось.
Три газды, богатеи, взялись
И перед шляхтичами обязались
К себе Олексу заманить,
И предводителя убить.

Узнав о сговоре, уж затужил
Олекса Довбуш, боль не скрыл:
«Ведь я за них же, – повторял, –
За их свободу!» – горевал.
Он не скрывал обид, страдал.
Как поступить тогда не знал
Впервые уж за столько лет.
И говорят, хотел в ответ
Дела свои все завершить,
В Молдавию с семьей отбыть.
Но для начала наказать
Предателей – суду отдать.

И в скором времени двоих убили,
Лишь одного не порешили.
Степан Дзвинчук из всех троих
Был самым бедным, и своих
Охранников он не держал,
О чем Олекса Довбуш знал.
И на расправу только взял
Двоих парней, он не скрывал,
Зачем к предателю пришёл.
Открыто к дому подошёл
И не боялся умереть.
В глаза хотел он посмотреть
За всех гуцулов, что страдали,
Опришков всех, что умирали,
И жизнь, свободу отдавали,
Но никогда не предавали.
И лишь Степан их посрамил,
Пятно на горцев наложил,
И должен кровью смыть теперь.

Вдруг приоткрылась тихо дверь,
Раздался выстрел на весь двор, –
И Довбуш ранен был в упор.
Он пошатнулся и упал,
Лежал и кровью истекал…

Стояло солнце высоко.
И становилось так легко,
Неслась душа его полями,
Лесами долгими, горами,
Пока сгустилась пелена,
Всё поглотила вмиг она.

XXXIII

Даяла по лесу бродила,
Тропу никак не находила,
Вернуться в лагерь не могла.
Окутала деревья мгла.
Кружила женщина одна,
Что заблудилась, поняла.
В тревоге сердце вырывалось,
На миг Даяле показалось:
Среди деревьев человек стоял,
Рукой к себе он подзывал.
Даяла бросилась к нему,
Но ощутила только тьму,
И холод тело пробирал.
Вновь человек куда-то звал…
Вдруг свет внезапно появился,
Олекса рядом очутился,
Даялу обнял, приласкал,
К груди своей её прижал.
Тревоги вмиг все разлетелись,
И холод, мгла куда-то делись,
Тепло и счастье ощутила.
Она любима и любила!
Средь буйства зелени лесной
Лишь ощущала мир, покой,
Блаженство, легкость неземную,
Как будто даже колдовскую.
Вдруг кто-то счастье их прервал,
Куда-то Довбуша позвал.
Холодный ветер вновь подул,
Олекса руки разомкнул
И на прощание сказал:
«Я всё б, наверное, отдал,
Чтобы с тобой быть навсегда,
Не расставаться никогда.
Но подошла пора моя.
Прости меня, прощаюсь я,
И помни: тебя оберегать,
От бед незримо защищать
Всегда отныне буду я.
Теперь прощай, любовь моя!»

Туман внезапно опустился
И вмиг короткий он сгустился,
В нём Довбуш будто растворялся
И на прощанье улыбался,
Да грусть в глазах он уносил.
Даяла крикнула, что было сил:
«Олекса-а-а! Я с тобой! Постой!»
Но голос был её пустой,
Ни звука он не издавал.

Даялу тихо кто-то звал
И за плечо легонько тряс.
Был на дворе вечерний час.
Тревожно, нехотя проснулась,
Мужская тень её коснулась.
«Проснись, Даяла!» – прошептал
Иван Бойчук, глаза скрывал,
Впервые, как сказать, – не знал
Лихую весть, слова терял.
Но женщина всё поняла…
В душе, как твердь она была,
Заплакать даже не могла,
Вся обратилась в боль она.

XXXIV

По всем Карпатам прокатилась
Лихая весть. И разразилась
Негодованием народа.
Такого горького исхода
Олексы Довбуша не ждали,
Страданья горцы не скрывали,
Из уст в уста передавали.
Паны безумно ликовали,
Свою победу отмечали
И вновь гуцулов унижали.

Чтоб в смерти Довбуша их убедить,
Да ещё больше устрашить,
По селам мертвого возили,
Людей на площади водили.
Потом на ратуше подняли
На Коломыйской, ждали,
Пока волненья все утихнут,
И в страхе горцы не притихнут.
Но мало панству показалось,
Видно и мёртвого боялось
Опришков гордых вожака.
И шляхта вновь приказ дала:
На части тело изрубили,
Их в разных сёлах разместили.
Но дух гуцулов не сломили.

В честь Довбуша заговорили
Трембитами по всем Карпатам –
Долинам, горам, селам, хатам.
Могучим звуком разглашали
Печаль большую, возвещали:
Пусть предводитель и убит,
Гуцулами он не забыт!
По нём трембиты так страдали,
Стремленье горцев укрепляли
К свободе, что опришки дали,
А шляхтичи вновь отобрали.

XXXV

Как сон, события мелькали,
Калейдоскопом пробегали
Перед истерзанной страданьями,
Измученной переживаньями
Даялой, что едва жива была.
Геройски выдержала всё она:
Смерть Довбуша, её любимого,
Душой свободного, непобедимого;
Над телом издевательства катов,
Непримиримых их врагов.
Одно Даяле помогало
И силой внутреннею наполняло –
Незримо Довбуш с нею был,
Словами сна ей говорил:
«С тобою рядом буду я,
Оберегать и защищать тебя!»
Даяла мысленно их повторяла,
Когда по сёлам проезжала,
Да рядом с ратушей стояла.
Часть сердца будто отдавала
И вновь поддержку ощущала,
Что силу духа укрепляла.

XXXVI

Когда события те сникли,
И зверства панычей притихли,
Даяла собрала детей ,
Что дорого лишь было ей,
И край покинула родной.
Простилась с жизнью она той,
Где Довбуш добывал свободу
Всему карпатскому народу.
За это жизнь свою отдал,
На веки вечные героем стал!

Даяла на горе стояла,
Прощальным взором провожала
Край гор высоких и далёких,
Да голубых озёр глубоких,
И водопадов серебристых,
Рек бурных и игристых,
Лесов густых, непроходимых,
Да мест родных, душой любимых.
Печаль Даяла не скрывала,
Трембиты голос услыхала.
О чем трембита извещала?
К свободе горцев призывала!

2012 год

История cоздания стихотворения: