Автор: Юрий Гундарев
Тема:Психологическая проза
Опубликовано: 2024-02-03 19:46:26
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.

Зелёные линзы

   Утро выдалось на редкость мерзопакостным – небо грязно-серое, колючий мелкий дождик,
пронизывающий до костей ветер.
   – Полгода плохая погода, – напел себе под нос прицепившийся откуда-то из прошлой жизни
мотив Фоменко, мужчина средних лет с плохо запоминающейся внешностью (очевидно,
вследствие многолетней привычки не выделятся, быть, как все, и всё же несколько месяцев
тому назад выделенный-таки в начальники отдела), открывая одной рукой дверь своего
кабинета с новой табличкой, а другой – стряхивая зонтик.
   – Погода совсем никуда, – повторил Фоменко, бухаясь в мокром плаще в кресло, чтобы
перевести дух. Он машинально глянул под стол и увидел мусорную корзину, до краёв забитую
собственноручно порванными вчера бумагами.
   Дверь внезапно открылась, и в проёме застыла тоненькая фигурка женщины лет сорока в
синем униформенном халате. Она двумя руками держала графин с водой.
Фоменко уже открыл было рот, чтобы внятно объяснить, что надо бы постучать, прежде чем
вламываться в кабинет, но женщина опередила его:
   – Простите, ради Бога, я вот вам водички принесла.
   Она виновато, даже озорно, улыбнулась и сразу помолодела.
   Надо честно признать, Фоменко не пользовался у женщин особой популярностью, даже с
собственной женой почти не разговаривал. Разбредались по разным комнатам и лишь по
субботам бесстрастно исполняли супружеский долг. Трудно сказать, почему не было любви.
Может, потому, что не было детей? Или же, наоборот, Бог не дал детей, и любовь, если она
вообще у них была, как-то незаметно улетучилась…
   Как бы там ни было, Фоменко не имел успеха у прекрасного пола. Да и как же иметь, если он
сам себе вбил в голову, что, мягко говоря, далеко не Делон? Поэтому все попытки дам проявить
к нему мало-мальски именно женское внимание пресекал на корню, расценивая их как пошлую
провокацию.
   – Во-первых, доброе утро! – он со стороны увидел себя в идиотской роли - сидящего в мокром
плаще за огромным рабочим столом. – А, во-вторых, у нас принято сначала постучать, а уже
потом вламы… входить. А в-третьих, мусор как лежал со вчерашнего вечера, так и лежит!
   – Вот как? – как-то по-детски взвизгнула техничка, которую он чуть ли не каждое утро
встречал и только сегодня впервые всматривался в её лицо. Она с графином в руках, так и не
закрыв за собой дверь, бесстрашно надвигалась на Фоменко. – Вот как ладно всё получается: и
доброе утро, и добрый вечер, а потом на, получай мусорную корзину!..
   И без того узенькое её лицо ещё больше сузилось, и на ресницах зависли нежданные
слезинки.
   Фоменко совсем растерялся, мгновенно почувствовав, что переборщил. Он бережно принял из
её рук графин и поставил на стол.
   – Неловко как-то вышло, – виновато сказал он, присаживая непрошенную гостью на рядом
стоящий стул.
   – Ой, я и дверь закрыть забыла, совсем корова, – она смахнула слёзы миниатюрными
ладошками и метнулась закрыть дверь.
   – Садитесь же, – несколько неуверенно пробормотал Фоменко, не зная, стоит ли продолжать
утреннее свидание.
   – Что ж, давайте знакомиться! Меня зовут Анна Юрьевна, можно Аня.
   Только сейчас он заметил, какого необычного цвета у неё глаза – то ли зелёные…
   – Глаза? – спросила она, ёрзая на стуле. Чувствовалось, что ей неловко сидеть с начальником
в его кабинете. – Так это линзы. А так – совсем слепая. Глазоньки свои сначала школьными
тетрадками ох как попортила, а потом слезами выплакала…
   Её лицо снова сузилось, словно натянутое на руку кукольника, и ему показалось, что она вот-
вот расплачется.
   – Фоменко, – как-то некстати пробормотал он, помимо своей воли протягивая ей руку.
   – Что – Фоменко? – зелёные лучики удивлённо вспыхнули.
   – Я же не представился, – поспешил объяснить он свой дерзкий жест, – меня зовут Фоменко.
   – Вы забавный какой-то. Сначала наезжаете по полной программе, а потом – вроде и человек
нормальный…
   – Да чего особенного я вам сказал? Ну, что мусор забирать нужно…
   – Опять вы со своим мусором! – она вскочила со стула и нависла над ним всем своим хрупким
естеством. – Много вы знаете и понимаете, уважаемый начальник. Может, знаете, как живётся
молодой, скажем, относительно молодой женщине, у которой умер от рака муж? У которой сын-
подросток стал убегать из дому, пить… Потом подрался с кем-то. Посадили. Выпустили. А потом
так избили, что вот до сих пор сидит на стульчике специальном на колёсиках у окна и рисует,
рисует…
   Она внезапно прерывает свой монолог, видимо, не зная, нужно ли его вообще продолжать.        
Молчит и Фоменко, уставившись на её маленькие, в бледно-голубых прожилках, руки, то и дело
разглаживающие складки синего халатика на коленях.
   – И что же рисует ваш сын? – спрашивает он, опасаясь каким-то неловким вопросом оборвать
нить разговора.
   – Знаете, – в её голосе слышится благодарность за его поддержку, – он вообще-то никогда не
показывает свои художества. А вот недавно прихожу с работы, а в квартире – тишина. Тихонько
открываю дверь в комнату и вижу: сын сидит на своём стульчике у окна, голова и локти – на
подоконнике, спит. Осторожно подхожу к нему, чтобы не разбудить. В комнате полумрак, уже
смеркается. Гляжу: из-под локтя выглядывает лист бумаги – белый такой, почти сливается с
подоконником. Всматриваюсь. Карандашом бегло, в духе Матисса что ли, нарисован его стул на
колёсиках. А на сидении – знаете что?! Две ярко-зелёные изумрудные горошины. И подпись –
большими детскими буквами: МАМА…
   – Ну это образ, метафора, – почти вскрикивает Фоминко, начиная по своему обыкновению
строить на столе одному ему видимую горку.
   – Это же мои линзы, понимаете? – шепотом говорит она, стараясь не расплакаться, – это мои
выплаканные глаза. Вот вам и вся метафора! И весь образ!
   В дверь постучали, и в проёме нарисовалось хорошенькое личико Анжелы Ситько.
   – Павел, Андреевич, можно…
   – Вы что, не видите? – неожиданно для себя буквально заревел Фоменко, и пленительный
образ моментально растворился.
   – Так вас зовут Павел… Андреевич? – задумчиво вторит она, в который раз за сегодняшнее
утро присаживаясь на краешек стула.
   – Можно просто Павел…
   Дверь снова открылась.
   – Да что же вы, не видите? – яростно просвистел Фоменко, поднося к губам Анны Юрьевны
стакан с принесённой ею же водой.
   – Спасибо огромное, – она отхлебнула глоток. – А после того, как Павлика (моего сына зовут
как вас – как-то странно!) посадили, меня из школы и выперли. Я преподавала английский в
младших классах. Дети меня любили – не то слово! На день рождения открытку на английском
написали. Понятное дело, кто-то из взрослых помог. Но вы б видели, как Глеб Галушка,
масенький такой, рыжий, выводит тоненько: «Аур диар Энн…» Родители к директору ходили, к
районному начальству! Ан нет. Мать преступника. Не место. Вон!
   Анна смотрит в окно. Меж серых туч пытается протиснуться одинокий лучик.
– И пошло, и поехало. Мужа нет. Сын – инвалид. Любимой работы нет и не будет, диплом иняза
можно на гвоздик повесить знаете где. Работала, как Джек Лондон, где попало и кем попало.
Пока папа одного из моих ребятишек не помог – сюда пристроил.
   Она поднимается – такая трогательная в своей хрупкости, достоинстве, зеленоглазости.
   – Вот, кажется, и всё, – Анна Юрьевна внезапно наклоняется, чтобы вытащить пакет с
мусором из корзины. – Заберу-ка я это, а то будете весь день на меня дуться…
   Фоменко решительно перехватывает её руку, кажется, сам удивляясь своей смелости.
Она какое-то мгновение смотрит в окно, словно хочет что-то сказать и не решается. И, наконец,
говорит:
   – Знаете, пару дней тому назад я выгребала разорванные в клочья ваши бумаги. Смотрю,
один уцелевший листок с аккуратно выведенными карандашом строчками отлетает в сторону.
Всматриваюсь – стихи. И ещё какие! Думаю, не фига себе: такой с виду обыкновенный дядечка,
простите, ради Бога, обыкновенный вроде мужчина, а пишет такие стихи!
   – Да что вы, Анна Юрьевна, – пытается возразить он, глубже втискиваясь в кресло.
   – Я даже наизусть их выучила, – продолжает она, как бы совсем не слыша его.
   Анна Юрьевна медленно поднимается со стула и читает каким-то чудным, словно не её
голосом:
                            Беззвёздная ночь на землю спустилась.
                            Дыхание слышится в сонной тиши –
                            То спят не просто два уставших тела,
                            То спят две натруженные души…
    – Боже, как вы невероятно, непостижимо читаете!..
   – А это у меня ещё со школы. Всегда на литературных вечерах стихи читала. Даже хотела
поступать в театральный, но как-то смелости не хватило, к тому же английский хорошо шёл…
    Анна Юрьевна садится на стул и тихо продолжает:
   – Павел Андреевич, я, конечно, не большой в этом специалист, но мне кажется, что ваши
стихи – просто прекрасны. Почти как у …
   – Почти - не считается! - перебивает он.
   - Прекрасны-прекрасны! - зелёные лучи вновь вспыхивают в её глазах.
   Некоторое время оба молчат, глядя прямо перед собой, словно опасаясь соприкоснуться
взглядами.
   – А плащ свой всё же снимите – видите, солнышко уже пробивается, – игриво замечает она и
бесшумно выпархивает из кабинета.
   – Да-да, конечно, – соглашается Фоменко, сидя в уже совсем просохшем плаще и беспричинно
улыбаясь.
   За окном распогодилось. Солнце, словно гигантский оранжевый мяч, таки вырвалось из серых
лап туч-регбистов.
   – Полгода плохая погода, - машинально повторяет он и снова улыбается.

История cоздания стихотворения: