Автор: Юрий Гундарев
Тема:Ироническая проза
Опубликовано: 2024-03-26 19:29:57
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.

Секс в большом городе

Неужели это всё?
Неужели вот именно сейчас, в первые дни лета, когда барышни на улице пронзают твоё сердце
острыми, высвобожденными от кольчуги бюстгальтеров сосками, когда в голове бурлит громадьё
планов на отпуск, когда ты, чёрт возьми, уже почти всего добился за свои неполные сорок семь
лет (уже третий год руководишь главным управлением одного из ведущих министерств, у тебя
любящая красивая жена, притом уверенно стоящая на своих стройных длинных ногах — шутка
ли: ведущая одного из самых рейтинговых телевизионных ток-шоу, твой сын по
окончании института международных отношений приглашён на стажировку в Чехию, у тебя,
слава Богу, нет ни единого седого волоска во всё ещё густой шевелюре, а в прошлом году в
командировке даже случился — впервые в жизни! — секс сразу с двумя молоденькими
коллегами - светленькой незамужней Наташей и тёмненькой Ингой, матерью двух уже
совсем взрослых детей - ушедших навсегда в мир он-лайн мужа и сына. Конечно же, это ерунда,
глупость, что-то вроде похода в тренажёрный зал, но всё равно несмываемы прикосновения,
запахи, флюиды, какие-то ирреальные ощущения безумного язычества, когда одна, целуя,
помогает тебе войти в другую… Тем не менее такие внеплановые фрагменты, безусловно,
расцвечивают иными красками распланированную на месяцы вперёд жизнь, не говоря уже о
таком стандартном на сегодняшний день пакете, как трёхкомнатная (с евроремонтом!) квартира,
дача, «вольво» (для жены, конечно, у самого-то — служебная), и прочих маленьких социальных
радостях… И что же, всё коту под хвост?
Мучительные вопросы такого рода бередили душу Игоря Николаевича Пустовойта, едущего в
машине «скорой помощи» в сопровождении пожилой строгой медсестры. А что там ехать от
неврологического корпуса до профилактического, где делают всевозможные исследования —
УЗИ, рентген, МРТ и тому подобное? Каких-то сто — двести метров. А он — уже в машине и с
нянечкой.
Игорь Николаевич вспомнил название посмертного фильма о Майкле Джексоне («Вот и всё!») и
грустно улыбнулся.
В голове всё решительно смешалось. Какое-то затмение! Ещё вчера было всё. Ты — собранный,
элегантный, наутюженный, после бассейна и обязательной чашечки кофе — выскакиваешь из
серебристой «тойоты», под восхищёнными (а может, завистливыми) взглядами впархиваешь в
лифт, плавно приземляешься в родное комфортабельное кресло и начинаешь любовно
поправлять батарею телефонов (как Ник Мэйсон барабаны перед началом концерта) на
приставном столике. Через пять-семь минут с папками и свежей прессой заходит томящаяся в
сковывающих юное гибкое тело короткой юбчонке и колготках секретарша Лера, садится на
рядом (только для неё!) стоящий стул, и ты, как всегда, спрашиваешь: «Ну как там у нас?», и
она, как всегда, немного раздвигает идеальной формы ноги, и ты видишь (близко, на
расстоянии вытянутой руки), какого цвета треугольник сегодня усмиряет молодую влажную
плоть. Но ты, естественно, делаешь вид, что всё нормально (несмотря на секундную остановку
сердца), и говоришь казённым голосом: «Так, спасибо». Это означает, что окрылённая после
обязательного ритуала Лера возвращается в приёмную на позицию опорного защитника, а ты
уверенно набираешь номер вышестоящего начальника и, понизив для солидности голосовую
тональность, разборчиво (учитывая авторитет, а, главное, возраст своего шефа), говоришь:
«Доброе утро, Борис Викторович! Это Пустовойт беспокоит». И, стало быть, новый рабочий
день начинает своё державное теченье.
Ещё вчера… А сегодня? А сегодня ты овощ: осторожно ступающий, тихо говорящий, туго
соображающий. Медперсонал в твоём присутствии не стесняется говорить о тебе в третьем лице
(«Как он спит?», «Какая у него температура?», «Какая у него реакция на вопросы?», «Он знает,
что сосед по палате умер в день его поступления?»).
Да уж знает, ещё не полный идиот! Когда Игоря Николаевича прямо с работы (вели под руки
полоумно и виновато улыбающегося) забрала «скорая», он помутневшим рассудком фиксировал
(причём, помимо своей воли) все нюансы, детали, детальки, запахи, шорохи, на которые в миру,
при обыденном-то раскладе, ему всегда было наплевать.
Вот он лежит на узенькой жёсткой коечке «скорой», судорожно вцепившись мокрыми от
волнения ладонями в низенькие бортики своего временного ложа, затылком к водителю,
безучастно наблюдая, как в верхнем окошке стремительно проносятся обрывки облаков,
фрагменты домов, отдельные бьющие в стекло ветки.
Только гнать-то зачем так, Господи? Неужели и в катафалке тоже уготована подобная
«Формула-1», только уже ногами вперёд?
Потом долгое сидение в приёмнике в компании с измождённой тёткой, лежащей на высоких
носилках с маленькими колёсиками и орущей благим матом.
Вялотекущий утомительный брифинг с пожилым болезненного вида врачом ещё раз
подтверждал помутнение рассудка Игоря Николаевича («Ау, кто же здесь врач?»).
— Сколько вам полных лет?
— Сорок шесть. Через два месяца…
— Нет, не надо. Только полных.
— Тогда сорок шесть.
— А почему вы повторяете? Вы же уже это сказали …
— Ну, так, просто уточнил…
— Вы лучше прямо отвечайте на мои вопросы.
— Хорошо, буду прямо.
— Что вас беспокоит?
— Сильные головокружения.
— Когда это началось?
— Месяца два назад.
— Месяца два или два месяца — это большая разница?!
И в таком ключе ещё минут сорок. Пустовойту стало дурно, и он плавно повалился набок…
Очнулся (как говорится — гипс!) уже в палате. Положили, как привезли: в брюках, туфлях,
рубашке с длинным рукавом (хоть галстук немного распустили). Ещё бы пиджак, несколько
гвоздик, и можно уносить готовенького! А рядом зияющая пустотой койка, туго затянутая
накрахмаленной простынёй. И кто-то ещё будет говорить, что тот, кто на ней лежал, выписался!
Ха-ха, мы так и поверили. От коечки этой, от которой все шарахаются в разные стороны
(даже бесстрашные нянечки с вечным во все времена инвентарём: шваброй и ведром), веяло
явно не земной прохладой.
Началась артподготовка: сделали укол, подсоединили к капельнице. Минут через сорок
принесли на подносе обед (что характерно: одна ложка, ни ножа, ни вилки — как
буйнопомешанному, видимо, дабы не порешил кого из людей в белых халатах или себе чего на
японский манер не поделал). Да какой уж тут обед! И без обеда подташнивает.
Потом вломился целый консилиум: заведующая и несколько врачей, не сводящих глаз не с
больного, нет (что логичнее бы), а со своей шефини, которая, похоже, лишь одна имела право
голоса.
— Откройте рот! Указательным пальцем правой руки коснитесь кончика носа.
Так и хотелось спросить: «Вашего, доктор?»
— Резко посмотрите вверх…
Наконец-то, определились с лечащим врачом. Им, вернее ею, слава Богу, оказалась молодая
черноволосая женщина по имени Алина Ивановна, так ни разу и не глянувшая на своего
пациента в присутствии заведующей. Да, Бог с ней! Хоть на МРТ направила, и то спасибо.
Кстати, а что такое МРТ? Магнитно- что-то… А, впрочем, какая теперь разница?
Недавно смотрел по телеку «Доктора Хауса» и думал, что это так далеко от нас, все эти МРТ и
прочее. Ан нет!

Нянечка нежно подвела Игоря Николаевича к скамье в холле и добродушно сказала:
— Ожидай, сынок! Бог даст, всё образуется.
На дворе накрапывал дождик.
Какие же есть доброжелательные люди: «Ожидай, сынок!» Старенькая, вся в морщинках, а
сколько доброты, благости какой-то высшей! А он смог бы вот так, от чистого сердца пожелать
чужому человеку чего-то хорошего? Даже не сделать, просто пожелать? И разве помнит имена
тех женщин, которые ежедневно драят его кабинет, буквально вылизывая каждый квадратный
сантиметр? Он в лучшем случае может поздороваться. Или просто кивнуть головой. А
может и вообще пройти, как мимо лишнего стула. Но ведь у каждой из них есть своя жизнь, своя
боль, дети, внуки, проблемы, болезни. И, наверное, на тебя смотрят как на всемогущее
божество. А это божество способно лишь заставить раздвинуть ноги молоденькую женщину, ещё
совсем девочку, ровесницу твоего сына. И она не отказывает тебе, возможно, и не потому, что
ты неотразим, как Джек Николсон, а потому что боится отказать. И кого ты этим возбуждаешь,
точнее, унижаешь? Её? Себя?
А как первый звоночек (а может, и последний?), так сразу в штаны и наложил. Такой сразу стал
наблюдательный, плаксивенький…
Дождь усиливался. В проём открытых высоких дверей ворвался поток свежего воздуха.
Этот холл и этот дождь напомнили Пустовойту похожее утро (страшно подумать!)
четвертьвековой давности. Точно такой же холл пансионата в Прейле, одного из живописных
литовских посёлков, разбросанных на утопающей в соснах косе, пролегающей между Куршским
заливом и Балтикой. И так же моросил дождик. И Пустовойт Игорь Николаевич собственной
персоной, прибывший на заслуженный отдых. Молодой, обаятельный, сразу после защиты
диссертации с таким длинным названием, что лучше не терять время на подробности. В
польском джинсовом костюме, в первой бороде и с плеером, из наушников которого пульсирует
размеренный ритм только что появившегося пинкфлойдовского альбома с длинным (как у
только что защищённой диссертационной работы) названием, переводимым на русский
приблизительно так: «Кратковременное помутнение рассудка»…
Тогда (ты ведь точно знал) — это было начало.
А сейчас?
Из зальчика, где делают МРТ, выкатывают коляску, в которой послушно сидит в новом
адидасовском костюме моложавый полноватый мужчина, ровесник Игоря Николаевича, с
неподвижными руками и ногами и безумно испуганными глазами.
Так вот оно что! Вот так и тебя посадят в спортивном костюмчике и будут возить на потеху
доброжелателей всех мастей — от родни до ожидающих на низком старте своей очереди на
продвижение по службе коллег.
— Пожалуйста, следующий!
Нянечка мягко подхватывает Пустовойта под вялый локоть и легонько впихивает в зальчик.
— Снимаем часы, отдаём кошелёк и заходим за перегородку.
Игорь Николаевич опять болезненно фиксирует такие вот потусторонние обращения: «он»,
«снимаем». Как будто тебя здесь уже нет.
Возле таинственного продолговатого саркофага Пустовойт получает последние напутствия
(«Впервые делаете МРТ? Нет, это не страшно. Будто космическая музыка». — «Пинк Флойд»?»
— «А, вы шутите. Если что, нажмёте кнопочку. Если… — ну сами понимаете»).
Пустовойт оглянулся. В самом углу, под потолком, висела маленькая картонная иконка. Игорь
Николаевич, легко до сей поры шагавший по жизни, как ему казалось, и без чьей-либо помощи,
сейчас почувствовал себя маленьким, ничтожным, никому не нужным существом. «Господи, —
прошептал он почти неподвижными губами, — помоги мне,
Господи, помоги мне, Господи, помоги мне…»

— Просыпайся, сыночек, — слышит во сне маленький Игорь далёкий голос мамы.
— Мамочка, но ты ведь уже умерла? — спрашивает он.
— Просыпайтесь, Игорь Николаевич, — голос мамы звучит более явственно, Пустовойт
приоткрывает глаза и видит перед собой… милое черноглазое лицо лечащего врача.
— Ну что, уважаемый Игорь Николаевич, — Алина Ивановна бережно разглаживает на своём
загорелом колене большой чёрно-белый снимок. — Слава Богу, с головой у нас (Пустовойт
замечает, что с ним — впервые за это так мучительно долго тянущееся время — шутят, да-да,
шутят, а это ведь хороший знак!) всё в порядке. Претензии есть к шее. Короче: остеохондроз!
Но это не смертельно. На сегодня остеохондроз почти у каждого второго живущего на
земле. Мы с вами запишем, какие и в случае чего принимать таблетки, и какую делать
гимнастику. Но зарядка не при случае, а ежедневно!
— Доктор, — Игорь Николаевич только сейчас замечает, какие фантастически ухоженные ноги у
Алины Ивановны, кляня в душе свою неистребимую сущность, — а музыку в наушниках слушать
можно?
— А какую музыку вы любите? — Алина Ивановна снимает белую докторскую шапочку, и густые
каштановые волосы падают на плечи.
— Классику предпочитаю слушать, так сказать, живьём. А вот из рока — прежде всего «Пинк
Флойд».
— И какой же альбом у вас самый любимый? — Пустовойт видит перед собой уже не бесполого,
наводящего априорный ужас врача, а очаровательную тропикано-женщину, которая, кажется,
тоже рада превращению умирающего лебедя в хоть и немного потрёпанного, но принца.
— «Кратковременное помутнение рассудка», — после небольшой паузы отвечает Игорь
Николаевич и лукаво улыбается, отчётливо различая два своих отражения в тёмных глазах
Алины Ивановны.

История cоздания стихотворения: