Автор: Иоанн Грааля
Тема:Свободная тема
Опубликовано: 2019-08-20 01:10:30

ПИСЬМО МАТЕРИ

1.
Здравствуй, мамочка.
Письмо от сыночка.
После смертного приговора поставлена точка.
Дни тянутся, один другого длиннее.
Серафим приходил из Дивеево.
Богоматерь из Варсонофьевского переулка.
Блуждаю по центральной Москвы закоулкам.
Богородица Бутырская да Таганская,
не икона Казанская – психтюрьма
                                        казанская.
Утопает в море крови страна.
Богородица Матросская тишина.
Вокруг пыточного Кремля кровавые башни –
опричнина эпохи тогдашней.
На месте ресторана
                районная комендатура?
Дура.
Cámara de tortura !
Расстреливали в соседнем промозглом подвале.
А дальше – забудь как звали.
Привет, генацвали .
А в соседнем жилом доме
             по праздникам пирожки и тортики.
Актриса на фотопортрете балуется эротикой.
2.
Прости,
не дождался и двадцати.
Прости.
Косточки весом 33 килограмма.
Прости, любимая мама.
Лучше б не вылезал из утробы.
Утроба – катакомба
в репрессивные-то времена,
когда в лучшем случае пересыльная ждет тюрьма.
Уносит меня по ночам в никуда
                             в скотном вагоне,
а за мною с овчарками –
                     красноармейцев погоня.
Наутро дворник подметает двор,
                                кровью забрызганный.
Шофер у покойников карманы обыскивает.
Дожидаются тележки на фабричном конвейере.
А родственники встречу с ними лелеяли...
За дубовым столом сидит лейтенантик ершистый,
маленький Сталин-Дзержинский-Вышинский.
Нет, мамочка, человеку на земле жития.
Ночь забытья –
ектенья, лития.
И зачем пришел на свет белый, мытариться?
Хорошо б в баньке перед расстрелом попариться.
Канализационная вода заливает тубдиспаoнсер.
Туберкулезник изнемогает от мистических билокаций.
Ненаписанная рукопись пылится на задвинутой полке.
По ночам на асфальте воют голодные волки.
Кричи не кричи – что толку?
Едкий запах мочи сменяется терпким благоуханием...
Рядом народный СССР распевает оперную арию.
Народная Богородица ранки избитому насмерть бинтует.
Много сказаний о странной Сестре Милосердия бытует.
Провалиться сквозь землю раoзве что.
Стоны мучеников заглушает информационное радио.
Откуда-то из-под полы,
из глубины
священные лики зэков видны.
Стоят в море крови по коленки
мальчики на переменке.
Слезки текут из маузером пробитого черепочка.
У кого мозги отбитые, у кого почки,
у кого шея сломана – пошевелиться не может.
Тоска смертная смертника гложет.
За спиной садиста, комсомольца ершистого,
портрет Берии и Дзержинского.
3.
В какую глушь уходят тела,
                         отправленные на конвейер!
Прощай, зэка кратковременная одиссея.
Сугроб морозит тело лучше больничного морга.
Штабелями лежат в братской могилке моцарты, лорки
вперемешку с солдатиками
                         с переломанными позвоночниками.
Лампадка горит, как над пуховой постелью
                                              Новобрачною ночью.
Я иду к небесному Жениху.
Я больше не могу.
Расстрел лучше, чем камера пыток.
Для живых и убитых.
Пуля оглушила затылок.
Судьба последний дала подзатыльник.
И валяются окровавленные близ Лубянки
пустые консервные банки.
Пережили с полсотни на допросе голгоф
пресуществились в полубогов.
Взобрались по лесенке на горний Олимп,
и ничегошеньки ни у кого не болит.
Валяются зэки, как пустые консервные банки,
после пыток в концлагере Франко.
Кто его знает, кто лежит здесь:
                       Моцарт? о.Павел Флоренский?
Только вой собак и метели
                       над лагерем соловецким.
4.
Я вернусь –
           не в этой жизни, так в той.
Не смахивай слезу опухшей рукой.
Еще наговоримся с тобой.
А сегодня – отбой.
Пора на покой.
Письмо последнее вынут из пуговицы или вышивки .
Зэки – мои вокзальные ближние.
Кто-то мимо пройдет, кто-то пуговицу подхватит...
Пересяду на старый дымящийся катер
и навсегда прочь отсюда. Хватит.
Здесь пытают утюгом и паяльником,
пока от боли не хватит предсмертная паника
и не начнет метаться, как рыбка по палубе.
И какие постмортем счеты и жалобы?
А на кроваво-красной площади
                             медные играют оркестры.
Первомайским парадом дирижирует
                             авторитарный маэстро.
Не выдержал пытку паяльником.
В 20 лет я еще такой маленький.
Не успел вылезти из пеленок,
как подвергся допросу перекрестному –
                                      психотронному.
Я такой в 20 лет лысый, старенький.
Ты прости меня, маменька.
А бог давно умер?
               Христос воскрес!
Свет невечерний вижу от земли до небес.
А мне проковылять бы до камеры
                               с костылем или без.
На земле – как тебе, безымянный браток? –
дают пожизненный срок.
Напилась для бодрости расстрельная команда.
На последний обед – хлеб и баланда.
От чего зэки такие тощие?
У каждого после конвейера мощеньки.
Храм зарытый в братской могиле!
Лежи и не рыпайся. Расстрел – харакири.
Эй! Есть на земле кто? Помогите!
Мне бы в богородицкую обитель.
Там братья-сестры благорасположенны,
и на каждом печать Добробоженьки божиего.
...За мной. Стучат. Команда расстрельная.
Душа в шоке. Растеряна.
Наговоримся, наплачемся, не налюбуемся...
Метель сметает следы по окровавленной улице…
5.
Лакримоза.
       Сибирская лакримоза.
На ветках сосен сосульками висят слезы.
Глухарь в лесной дали стонет.
Упокоились мерзлячки в вечном покое.
В могиле лампадка негасимая теплится.
Над покойничками причитает
                            старушка-молебница...
Спите сном вечным блаженненьким.
Теперь от боли не хватит истерика.
Могилка – колыбелька для младенца.
У Мамочки – Непорочное Сердце.
Сохранил в памяти –
                        ненадолго расстались.
Не забудь в письме указать точный адрес...
Над зэками причитает
Валаамская – не Остробрамская,
Варсонофьевская – не Казанская,
Второголгофская – не Владимирская.
(От беспамятства имя отнимется.)
И не в храме, а на могилке
                           братской морозной.
И текут, и текут материнские слезы…
Не печалься, матушка, с горюшка.
Не ходи плакать в чисто полюшко.
Не стирай слёзки платочками.
Не жди меня у обочины.
Отлежусь, мамочка, и опять в путь-дорогу
к Доброму Богу.
А память о нас в гебистских архивах хранится.
Заратустра свитки небесные читает с арийцами...
В Бутово, где метр копни –
                          скелетики тыщами,
ни одного днем с огнем не отыщется,
строят 12-этажные железобетонки,
подонки.
На Соловках на месте ‘гастронома’ –
                                ресторация с устрицами.
Призраки зэков гуляют по улицам.
Среди Лубянки – памятник Железному Феликсу.
Хотя бы одно памятное деревце!
Не забыто преступное прошлое.
Напомнит в свой час Матерь Божия.  
Построили бы хоть один гулаговский монументик!
Убийцы на Суде Божием ответят.
Человек ценнее всех на свете экономик,
даже если вор или гомик.
Тем, кому цены нет, штабелями лежат
                                        в земле мерзлой.
А виновники по сей час не опознаны.
Ты прости, сыра земля –
                        мать и родина.
После морозной ночи в Москве распогодится.
Светло солнышко воссияет над мирно спящими.
Трижды блаженны – гулаговские бесстрашные.
6.
Мощеньки в Бутырской тюрьме.
Мощеньки на городском пустыре,
под бетонной деревенской дорогой.
Мощеньки не оскверняй и не трогай!
Мощи зэков от святых отличаются мало чем.
На Востряково мощи папочки Якова Михалыча
да бабулечки моей Анны
в земле благоуханны.
Не тревожьте на земле –
                       оскверненной, ничьей,
косточки зэков – светлых мощей!
Вся Москва – храм мощевой,
хотя бы стрельца повесили вниз головой.
Мощи матушки Екатерины Крахмальниковой –
съёжившейся, маленькой.
Мощи Иннокентия Балтского и Порфирия.
Солдатикам покоящимся в земле – кирия!
01.11.2016


История cоздания стихотворения:

В истории действует таинственный закон - ничто не пропадает бесследно. Взор - на Соловки.
Кто хоть однажды побывает на Соловках, не может душой от них оторваться. Соловецкая
Голгофа включает в себя сумму всечеловеческого страдания: сталинский ГУЛАГ, украинский
голодомор, фашистские лагеря, кровавые диктатуры и террании.

Ни в тюрьме, ни на этапе переписки не предусматривалось, но люди, жаждавшие сообщить,
что живы, что никакие они не предатели, находили самые разнообразные способы написать
весточку. Заталкивали тоненькие записочки в металлические пуговицы, выцарапывали на
посуде, вшивали в одежду тех, кто выходил на волю, выбрасывали из окон поездов с
припиской «помогите, отправьте, передайте». Известно также большое послание, аккуратно
вышитое с помощью рыбьей кости.