Автор: Денис Елишев
Тема:Свободная тема
Опубликовано: 2020-07-16 06:40:06
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.

Последний вздох

Последний вздох.

- Придержите лифт, коллега.  Спасибо, Владимир Вольфович.
- Здравствуйте, Сергей Кужугетович, вы сегодня тоже — пораньше?
Лифт с мягким урчанием отсчитывает этажи лечебного корпуса больницы «Скорой помощи».
- Да. Нужно подготовиться. Не хочу сюрпризов с этим пациентом.
- Согласен. С ними всегда все сложно.

***
- Вот скажите, коллега, кому вообще нужна была вся эта история?
- Все надеялись, что он не выживет, и все примут как факт. А он сдюжил.
- Ну, да. И опухоль в итоге оказалась доброкачественная,  а мы ему конечность отрезали. Считай по-
живому.
-  Вы же помните тот консилиум – 18 го марта 2014 го?
Холуи наши, на кафедре, как всегда – лишь бы главврачу угодить.
Уникальная операция! Войдем в историю! Такой момент упускать нельзя! Практически труп, ничем не
рискуем! Вошли  историю. Точнее  вляпались.
- Ну, да. Из всего консилиума в 450 человек – только один «Против» проголосовал.
- За что и выперли с кафедры. Практически моментально. А «труп» оказался живее всех живых.
- Зато сколько денег на подготовке к операции освоили. И анализы, и рентгеном светили, и МРТ, и УЗИ, и
все мимо.
- Я предлагал тогда отключить его от ИВЛ – и дело с концом.
- Как же – отключить. Сами на весь мир раструбили – набежало журналюг со всего света. Все с камерами,
все под запись.
- Хорошо хоть мы в масках были, все-таки операционная.
- Да маски то надели – так бейджики на халатах остались.
- Да-да. Так, то оно так.
- Зав отделением тогда подкачал – в Ростовский госпиталь сбежал, вместе со всей документацией и
ведущими специалистами.
- Требовали же вернуть его.
- С Дона выдачи нет, коллега.

***
- Ну - с. И что у нас здесь сегодня, Настенька?
- Случай  тяжелый, Сергей Кужугетович. Коллеги психиатры что только не делали. Так что точку будем
ставить мы.
- Только жалко его все равно. У меня жена его поэзию очень любит. Вот это, особенно:
Свет разлился над озером с трепетом,
И в воде той прозрачной увидел я,
Как мечты мои в ней растворились вдруг,
Полетели куда-то за облаком,

Все слилось, закружилось, в восторге я,
Окунаю все мысли в прохладную,
Воду ту меня отразившую,
И почувствовал даль бесконечную,

Дежавю, кто же я, в самом деле то?
Может сгусток энергии бешеной?
Может струйка истории в вечности?
Бесконечности безумного времени?

Ты повсюду – кричит мне Вселенная,
Тот, кто создал ее – улыбается,
Оба вы — только точки в креплении,
Нити буйной моей фантазии.

- А мне больше нравится вот это, крымское:

Жизнь вообще – одна арифметика, на периоды все в ней делится,
Категории в графиках вечности и реальность дрожит в неизвестности,
Обжигают порой нас любимые, душат слезы в воспоминаниях,
Уезжаю тогда срочно в Крым, убегаю от всех начинаний,

Как тогда – вчетвером минус лишний, это то же, что втроем с нехватающим?
Разберусь, три недели те в августе – в них вся жизнь моя растекается,
Там над морем Опук возвышается, неприступный, вечный, мерцающий,
Где еще так поймешь что любовь – лишь мираж, в горизонт ускользающий,

Постигается все лишь в сравнении, даже то, что за гранью реальности,
И все бродим, ищем сокровища, а счастье здесь, под ногами валяется,
Здесь живет дух иной цивилизации, иногда это так ощущается,
Словно пьем мы вино их историй, словно память их к нам возвращается,

Все цветет красотой необузданной, но на фоне воды мертвой, розовой,
Даже серой колючки цветочки, излучают фонтан жизнелюбия,
Дуаниеллы цветенье коварное, ей дает этот цвет фантастический,
Только мертвый он – в этом и странности, иногда красоты восприятия,

Корабли? Это скалы плывущие, сто веков не пристанут все к берегу,
Или грезы - вдаль нас зовущие, путешествовать с ними во времени,
Снова август, все также нас четверо, все сидим на песке, объедаемся,
Не арбузом – любовью, беспечностью, вроде это же кайф называется?

Но бегут по углям босиком, мои чувства к ней и желания,
И над этим над всем млечный путь, звездопад – волшебство начинается,
Или кто-то разлил молоко, или все это нам только кажется,

Мы летим через вечность, вращаемся, по законам земным тяготения,
Но как быстро любовь раздевает нас, ей подвластны другие явления,
Мое тело искрит и пульсирует, не подвластно оно больше времени,
Только море, смеясь, говорит – ты планктон в океане влечения,

Мы летаем в воде, над водой, ощущаем волшебство бестелесности,
И рисуем светом и тьмой, вот какая ты, галлюцинация божественности?
Утром пьем рассвет мы морской, словно воду из лужи гармонии,
Погружаясь снова в покой, растворяясь в уединении,

И с тех пор попадая в тоску, весь во власти оков невезения,
Вспоминаю арбузный тот сок, что прилип с песком наслаждения,
Запах чудных ее волос, свет костра, от любви опьянение,
И глушу в себе снова и вновь вечные мои угрызения,

Оказался совсем не готов, я к проверке тех чувств меркой времени,
И хотел стать единственным ей, а случился четвертым и временным.
Все же верю, что встретимся вновь, и увидим все в фокусе памяти,
И поверит, что люблю до сих пор, и это не похоть и не вожделение.

- Сергей Кужугетович, Владимир Вольфович – больной уже в операционной, можем начинать.

***

- Ну, что, Денис Анатольевич – как настроение? Бодрое? Готовы к операции?
- Доброе утро Сергей Кужугетович – нет, не готов.
- Вот и славно. Мы сейчас быстренько с вами – будете как все.
- Да я этого и боюсь. Больше уже ничего.
- Ну, что уж так, милуйте, батенька. В ваши то годы еще. Зато сможете на первом этаже обосноваться.
Там даже охраны нет. Точнее есть – но только  с той, чужой стороны.
- Для меня она не чужая, Сергей Кужугетович.
- Тем более хорошо. Вот уже и анестезиолог, Владимир Вольфович, пришел.
- Можно одну просьбу, последнюю?
- Если только на сегодня. Да у вас теперь жизнь практически только и начинается. Ну, как настоящего
российского гражданина – во всяком случае.

Я быстро пишу на бумажной салфетке простым карандашом первое, что приходит в голову при виде
огромной, светящейся рампы над головой и склонившихся в синих халатах и шапочках хирургов. Они
похожи на демонов. Нет. Это Маша и Алеся, они в белом и похожи на ангелов. Они улыбаются мне. Нет.
Маша плачет и говорит, что беременна от меня. У нас будет ребенок.
Нет. Это Наталья Владимировна. Она просит у меня прощения. Нет. Это анестезиолог, Владимир
Вольфович, он просит меня надеть маску.

- Передайте это Маше, пожалуйста.
- Маша – это у нас кто?
- Это очень близкий мне человек. Мой лечащий врач, Наталья Владимировна, знает, кто это. Прощайте,
Сергей Кужугетович.
- До свидания, Денис Анатольевич. Стихов писать больше не будете – этого я вам обещать не могу, но и
умереть мы вам точно не дадим — так что телевизора еще насмотритесь. У вас теперь вся жизнь впереди.

Мне показалось, что доктор все же мельком глянул на текст  и пальцы у него предательски задрожали.
Нет. Наверное, все-таки показалось:

И столкнулись в небе две силищи, плачут, стонут, швыряются звездами,
На чудовище бросились демоны, и уж ангелы ждут его гибели,
Но смотрю я в глаза его темные – плачет чудище, где-то внутри меня,
Не бросай меня – очень прошу тебя,
Мое милое чудо – чудовище.

***

Пациент, считайте, пожалуйста, в обратном порядке от 16-го марта до 22- го февраля, так вы быстрее
потеряете сознание.

Помню ли я эти дни? Если  есть в жизни что-то, о чем я отчаянно хотел бы забыть – то именно это время.
Тогда мы здесь все и оказались. Красивое было название - «Крымский психоневрологический интернат».
Зачем было его менять на «Родная гавань»? Мне показалось это тогда слегка двусмысленным.
Первый этаж здесь и был таким. Еще при Украине. Им даже историю болезни не стали переписывать и
пакет телеканалов менять. У них и был всегда «Россия».
На втором этаже оказалось подавляющее большинство пациентов. Им просто заменили таблички в
палатах и переодели охранников на посту в новую форму.
Тогда все было заполнено липким, серым страхом неизвестности и никто не обращал внимания на
подобные мелочи.
Таких как я, кто бродил с потерянным видом по улицам и бормотал: «вы что здесь – с ума все
посходили?» - определяли сразу на третий этаж. Подальше от остальных. Тогда же, в эти дни привезли и
Медведя. Он сюда попал совершенно случайно. Родом он был из села в воронежской области и поэтому
говорил на чистой украинской мове. Как раз в эти дни ездил домой, и когда вернулся, его на вокзале, в
Симферополе, задержал патруль самооборонцев. Ну, это те – из нашего диспансера, с первого этажа.  
Самые буйные. Совсем безнадежные. Их тогда выпустили в город  по распоряжению главного врача и
почему-то нарядили в камуфлированную форму и казачьи шапочки.
Медведя они приняли за бандеровца, и так и сказали ему б этом. А он назвал их ряжеными Митрофанами,
что было, в общем, похоже, на правду. Пока они рылись у него в рюкзаке и изымали сало, как
вещественное доказательство – он стащил у них бумажник и наручники.
Наручники потом отобрали – уже здесь, в диспансере, санитары. А вот ключи от них остались. Они очень
нам потом пригодились, во всей этой истории с Джа.
С этим третьим этажом вообще получилось забавно. Насколько это слово здесь допустимо, конечно. Там
всегда были пациенты, но они в это время как раз были в Киеве –  их просто не пустили назад, в
диспансер. Как они не убеждали новую охрану, что тоже больны, даже показывали историю болезни и
называли номер своей палаты – все оказалось бесполезно. Их признали здоровыми и выписали задним
числом. Поговаривали, что это был первый  в истории официально подтвержденный случай излечения от
шизофрении. Причем групповой. До сих пор считалось, что с ума сходят только поодиночке, но
вылечиться получилось сразу целой организацией.
И тогда-то, в один из этих мартовских вечеров в карцер привезли Джа. Говорили, что ее выдали
сатанисты из секты свидетелей нашествия бандеровцев. Нет. Теперь это секта свидетелей крымского
моста.

- Пациент, считайте, пожалуйста, вслух.
- Все. С Богом, коллеги. Сестра – скальпель номер десять.
- Давление падает.
- Пульс есть?
- Нитевидный.
- Один миллиграмм адреналина. Внутривенно, срочно. Настя – реаниматолога, быстро.
- Дефибриллятор! Разряд! Заряжаем! Разряд!
- Что здесь?
- Он умер?
- Пока нет. Но, похоже, умрет. Он в коме.

История cоздания стихотворения: