Батл 1317 "Октябрьское настроение"

Потрескивал невызревший сосняк,
под дверцу на пол падали крупинки,
часы по той же таксе, без запинки,
отстёгивали вечности тик-так.

Слизав с листа фиалки пыль, в окно,
где месяц анонсировал спектакли,
смотрели, нахлобучившись, две капли,
выпячивая радужное дно.

Не смея ни предвидеть, ни забыть,
как тишина меж бьющихся горошин,
я пребывал меж будущим и прошлым,
уткнувшись в предначертанность судьбы.

Со мною вместе был октябрь, мой брат,
всегда непредсказуемо и дерзко
пронзающий прозрачность занавески,
пронзающий… насквозь и наугад.

Мы попивали терпкое вино,
цедили воздух стынущего леса,
октябрь признавал во мне повесу,
признать иного – не было дано.

И я внимал как горестная нить
меня, – за октябрём, – уже низала,
так нижет смерть ненужные начала
лишь для того, чтоб после не убить.

И трепетность дрожащего листа
так походила на одушевлённость,
и октября привычная сезонность
воспринималась мной, как пустота.

А где-то, между небом и землёй,
где всё во власти солнечного блика,
я представлял как источает лик твой
первопричинность, радость и покой.

Кому-кому, а октябрю-то знать
положено, что я его поклонник…
А месяц обнаружил подоконник
и начал на портьеры посягать
и капли, что с дрожащего листа
давно уже созрели оборваться…

Лететь во тьму – ещё не значит сдаться,
не так уж безнадеждна темнота…

Проливным дождём октябрь заплакал,
грустно по теплу скорбя и лету.
Хулиганит ветер-неприятель,
холоден, порывист, неприветлив.

Он, сорвав небрежно платье с ивы,
зло швырнул его на мостовую, -
опустила ветки та стыдливо
и слезу смахнула дождевую.

Ветер заплясал вокруг рябины,
закружил в каком-то диком танце,
а она, смутившись чуть, невинно
грозди алым налила румянцем.

И тряхнул невесело и хмуро
клён изрядно поредевшим чубом, –
и его густую шевелюру
осень тоже потрепала грубо.

Затянуло серой мглой кромешной
небеса, и не видать просвета!
А октябрь всё плачет безутешно
от тоски по солнечному лету…