Когда на столе появляется суши, наступает время для ролевых игр

Сергей Ширчков

"Однажды по зиме"

Ещё не я…
ещё не говорят,
что без меня на свете было пусто:
затон Оки, подлёдный лов щурят,
галдёж пацанок, санки, запах дуста,
за пирсом город, флаг с большим гербом,
кафе «Охотник» с буквами косыми,
облитый пивом дембельский альбом,
где мой отец мечтает не о сыне…

Уже не я,
но всё – как было там,
где я не жив и даже не загадан:
всё тем же богом платят по счетам,
всё так же дышат в спину и на ладан,
в окне синица скачет вверх и вниз,
она как будто и не улетала,
вот только снег, упавший на карниз,
похож на крошки полиуретана…

Я был и не был,
есть – одна зима:
до блёва скучный фильм на лунном диске,
дорожный шорох, мёрзлая хурма,
холодный душ мотелей, чай индийский
и вой собак, такой усталый вой,
одна пурга за вечность не навылась,
а дома след от тряпки половой
из старой кофты, купленной на вырост.

***

"Призраки"

Ещё отражаюсь…
в окне и в бокале,
ещё притворяюсь, что жив и здоров,
но тучи идут и мотают боками,
как призраки чьих-то убитых коров.
Мычит тишина, заколочена бойня,
по крыше гуляет невидимый страх.
Не надо о боли, мне больше не больно,
мне больше не жарко на старых кострах.
Всё кончилось –
жизнь ли, пожар ли, кошмар ли –
уже ничего не играет внутри,
а добрая мама обрывками марли
тайком протирает мои октябри.
Она по привычке следит, чтобы вирус
в мою сумасбродную кровь не проник,
и он не проник бы…
но, кажется, вырос
тот мальчик, который сбегает от книг,
спешит привязаться к воздушному змею
и мажет рубашки черничным желе…
Ты только не плачь, я жалеть не умею,
а то бы жалел
и жалел,
и жалел.

Любимые вещи срываются с полок
/никак никого не застанут врасплох/,
а в среду один молодой кардиолог
решил, что он разом ослеп и оглох;
потом потемнел, как французская булка,
и в панике запер за мной кабинет…

Не надо о боли,
сегодня так гулко
колотится сердце, которого нет.

***

"Кляксы"

Мне надо не много, а самую малость,
пусть даже с отсрочкой
на месяцы,
на’ год…
но только б соседкина дочь оклемалась
и бегала по’ двору в кляксах от ягод.

А мне – ничего,
у меня всё нормально,
разведка не шлёт сволочных донесений;
живу, как обычно: то вира, то майна,
но воздух сегодня
колючий,
осенний…

Потрёпанный ясень не ищет любимых,
с него за огласку содрали три шкуры;
в автобусном парке в холодных кабинах
свои неполадки,
свои перекуры…

А пропасть – аукнет,
но в шаге…
не раньше,
и кто-то оттуда вернётся с повинной;
у края
послушно стоят генеральши,
и девка брыкается
в три(!) с половиной.

Иду к забегаловке с видом на берег,
там в зале сидят не мои могикане;
а хитрый бармен, мудозвон и холерик,
минутную радость бодяжит в стакане.
Беру что попало,
капризы излишни,
а мысли похожи на груду лохмотьев…

Я пью за писклявое лето и вишни,
за кляксы от вишен…
в квартире напротив.


***

"Высотный синдром"

Здравствуй, забытый город!
Я не прошу помалу:
склей для меня все блюдца, ежели расколол!
Ты узнаёшь мой голос из миллионов «мяу»,
громко шуршишь, как фантик,
пахнешь, как корвалол…

Та же неразбериха:
паперти да салоны.
Я заплатил по многим, но не по всем счетам.
Знаю, опять покажешь, где постелить соломы,
даже фонарь повесишь, только толкнёшь не там.

Помню, как было больно…

Если б не этот промах,
так бы и жил оседло, так бы и ел твой хлеб.
Мне повезло на самых…
дальних аэродромах,
где и диспетчер спятил, и экипаж ослеп.

Знаешь, а мы ведь оба
вряд ли похорошели:
ты – поутру небрежен,
я – по приезде слаб.

Выпав из рук хозяев, кошки ломают шеи,
ну а свалившись с крыши –
даже не ранят лап.*

*«Высотный синдром кошек» впервые описан в 1976г. ветеринаром Гордоном Робинсоном: чем выше здание, с которого упала кошка, тем больше у неё шансов выжить.