Записки Гологана о Гоголе в Риме

Чем больше времени проходит с момента того или иного события, тем большую ценность оно представляет для нас. Есть моменты, о которых пишут книги и воспевают в песнях, а есть нюансы, которые, как малозначимые (так многим кажется), уходят в историю и так и остаются непознанными. С появлением Интернета многие такие факты становятся доступными, и сегодня мы с легкостью может о них узнавать. Было бы желание, причем, что интересно, чтоб занять эту нишу, веб-мастерам даже не надо много вкладываться в сайт. Зачастую простая оптимизация сайта помогает вывести уникальную информацию на первые строчки поисковых систем. Вот и сегодня мы попробуем подарить вам кусочек истории: записки Гологана о Гоголе в Риме.

Зиму с 1842 на 43 год я провел в Риме в одно время с Николаем Васильевичем Гоголем. Хотя и случилось мне до того времени встречать его раза два в Петербурге, но знаком с ним не был. Узнавши, что мой знаменитый земляк в Риме, я с величайшим нетерпением ожидал случая с ним познакомиться, что вообще считалось нелегко сделать, по общему мнению, считавшему его большим чудаком и необщительным человеком. Мне, однако, судьба благоприятствовала: Гоголь жил тогда на via Felice № <126>, занимая в доме 3-й этаж; в этом же доме, полном для меня самых приятных воспоминаний, жил во втором этаже (бель-этаже) Н. М. Языков, а в 4-м Фед. Вас. Чижов. Сей последний тотчас повел меня к Языкову, где я встретил и потом часто встречал Гоголя.

Будучи еще тогда очень молодым человеком, я с некоторой робостью встретился с человеком, которого слава была уже так громка в нашем отечестве, и, признаюсь, в душе не очень остался доволен первою встречею с ним. Гоголь поклонился мне очень сухо, даже не взглянув на меня и не спросив у меня ни слова о том, откуда я, давно ли приехал и тому подобное. Языков с свойственною ему приветливостию обласкал меня и просил почаще бывать. С тех пор начались ряд вечеров, проходимых в их обществе и которые навсегда останутся неизгладимы в моей памяти.

Прельстившись жизнию художников, которая тогда еще в Риме имела в себе столько поэтического и особенно своеобразного при сравнении с физиономиею остальных обществ Европы, я решился совсем прекратить сношения с светским обществом Русских, которых в тот год в Риме было очень много, и присоединиться образом жизни к обществу наших художников.

Утро и весь день был у меня всегда посвящен знакомству с Римом, его чудесами, его жителями, и вообще наслаждению римской жизни, вечером я часто бывал в театре и еще чаще в знакомом доме на via Felice. Там всегда собирался малый круг людей, тесно соединенных одинаковым образом мыслей и одинаковым направлением; собирались всегда у Языкова, которого состояние здоровья не позволяло почти двигаться с места: Гоголь, Чижов и художник Александр Андреевич Иванов были собеседниками. Между ними я, разумеется, был почти всегда только слушателем, как человек, которому судьба особенно поблагоприятствовала, поставивши его хоть на время в тесный круг, из которого можно было вынести столько доброго.

Как сегодня вижу я это маленькое общество в довольно обширной комнате. Мы всегда садились около большого круглого стола, и перед нами становили маленькую бутылку знаменитого итальянского вина сйеайсо. Беседа более всего имела предметом нашу Россию, о которой так всегда любит потолковать всякий из нас, особен-но брошенный от нее в «прекрасное далеко».

Гоголь был очень неровен в степени разговорчивости: иногда он просиживал почти совершенно молча целый вечер, потупя голову, и, по своему обыкновению, взглядывая на кого-либо в те минуты, когда тот на него не смотрел; иногда, напротив, он бывал очень разговорчив, то рассуждал о предметах весьма глубоких, то смешил нас своими юмористическими выходками. О сочинениях своих он не только никогда не говорил, но даже не любил, чтобы кто-нибудь из собеседников о них напоминал. Часто говорил об искусствах и всегда в мнениях своих сходился с Ивановым, с которым был особенно дружен. Трудно было узнать, кто из них двух был более под влиянием другого. Иванова я знал ближе, чем Гоголя, и мог заметить, что мнения Гоголя ценились им с каким-то глубоким уважением даже в отношении искусства. Показывая мне часто свою знаменитую картину, он и там в вещах важных любил ссылаться на мнение Гоголя.

О России и о всем русском Гоголь говорил часто с любовью, интересом, часто с юмором; выставлял светлые стороны Русского народа и скорбел о темных сторонах нашего отечества. Впрочем, не могу теперь привесть ничего особенно нового в его мнениях, может быть и потому, что те понятия, которые в то время развивались в нескольких избранных людях, сделались теперь достоянием большинства в обществе.

О нашей с ним родной Малороссии Гоголь как бы избегал говорить. Сколько я помню, он относился только с особенною любовью о наших песнях и один раз, говоря о Малороссии вообще, сказал: «Я бы, кажется, не мог там жить, мне бы было жалко, и я бы слишком страдал». Мы тогда говорили о современном состоянии нашего народа и нашего общества.

В суждениях своих о многих из наших общих римских знакомых Гоголь выражался всегда довольно резко и часто с насмешливыми эпитетами. Можно бы было по его тону прийти к тому заключению, что все эти знакомые ему сильно надоели.

С Языковым он, кажемся, тогда вместе и приехал в Рим; он его берег и ухаживал за ним, хотя, как я слышал, Языков иногда жаловался на деспотические распоряжения Гоголя в их домашнем быту. Языков говорил нам один раз в отсутствии Гоголя, что он не знает, чем в настоящее время занимается Гоголь, что он пишет? и даже не решается о том у него спросить. У Гоголя на квартире был поставлен бильярд для Языкова, на котором они иногда играли. В полдень он возил Языкова по городу в открытой коляске. Вот каким представлялся мне тогда Гоголь в его домашнем быту. Остальное о нем я мог себе дополнить из всего.

Вообще меня удивляло то явление, что все русские, за малым исключением, говорили о Гоголе и всем до его обиходной жизни касавшемся как о чем-то прошедшем, с характером воспоминания о нем, несмотря на то, что Гоголь был жив и даже находился в Риме. Художники в самых разнообразных рассказах вспоминали о нем, говоря: вот, Гоголь, бывало, вот тут сидит, или: Гоголь сочинил пресмешную песню на такого-то трактирщика (я помню даже о трактире аl Gabbione, где его как-то худо накормили), или: вот Гоголь говаривал о таком-то художнике вот то или то. Все рассказы о нем наших художников за веселым столом в трактире аl Gabbione всегда свидетельствовали о самых юмористических выходках Гоголя. Когда клонился разговор о том, каков Гоголь теперь, то они всегда говорили с некоторой досадой: «Уж теперь Гоголь не тот, бог его знает, что с ним сделалось».

Иванов, который [более] один из своих собратий был посвящен в самые тайны жизни Гоголя, также часто со смехом вспоминал о прежних выходках нашего великого писателя, а о настоящей жизни его говорил с особенным уваженьем и таинственностью, ему свойственною.
В светском обществе я замечал то же самое. Бывая иногда в добром русском семействе Обуховых, я часто слышал жалобы дам на Гоголя, что он совсем их забыл, бывши прежде хорошо с ними знаком. Они все, а особенно старушка М. В. Обухова — почтенный тип московских барынь, и которую Гоголь прозвал Казинью, всегда говорили, что он ужасный чудак и что к нему нельзя приноровиться, что он часто менялся в обращении, то будучи весел, то угрюм, и что даже в одеянии и особенно прическе любит фантазировать: то обстрижется совсем коротко, то опять запустит волосы, зачесывая их на лоб, на глаза, то зачесывая их назад. При мне Гоголь носил волосы довольно длинные и усы несколько подстриженные, как он изображен на портрете. — Вообще ясно было видно, что Гоголь принял уже тогда новое направление и прервал почти всякую связь с прежними знакомыми. Были избранные, которых он посещал, и более всех, кажется, г-жу Смирнову, которою он, как все тогда думали, очень увлекался, хотя об ней Гоголь совершенно избегал говорить при мне как человеке почти посторопнем. Говорили между русскими, что ои в нее влюблен. Мне любопытно было ее видеть, и, увидевши ее, понял, что действительно можно было ею увлекаться.

Гоголь имел в Риме и особенно в окрестностях много любимых мест. Особенно говорил с восхищением о дороге, ведущей в Campagna из Porte Pio. С этой стороны характер местности чудно хорош; близко за городом стены, окружающие сады, исчезают, и обширная кампания разом расстилается перед вами, в чудных линиях рисуются вдали Сабинские горы и вправо, поближе, горы Латинские, водопроводы арками бегут по равнине, и, одним словом, тут есть все то, чем восхищаются в кампании люди, ее понимающие.

Еще приведу здесь два замечания мои: Гоголь показался мне уже тогда очень набожным. Один раз собирались в русскую церковь все русские на всенощную. Я видел, что и Гоголь вошел, но потом потерял его из виду и думал, что он удалился. Немного прежде конца службы я вышел в переднюю, потому что в церкви было слишком душно, и там в полумраке заметил Гоголя, стоящего в углу за стулом на коленях и с поникнутой головой. При известных молитвах он бил поклоны.

На здоровье свое Гоголь очень жаловался и говорил мне один раз: «Вы не можете себе представить, до какой степени я иногда страдаю. У меня бывает бессоница: она начинается постепенно; с каждым днем я все меньше сплю, и доходит до того, что я несколько суток не замыкаю глаз не будучи вместе в состоянии чем-либо заняться. В это время я сильно изнуряюсь. Потом сон опять возвращается постепенно. Засну четверть часа в ночь, потом час и так далее».

В конце апреля 1843 года я должен был оставить Рим. Простившись с Языковым, я пошел проститься с Гоголем. До того дни я только был один раз у Гоголя, не застав его дома, и более к нему не ходил, отчасти и потому, что в Риме закон светских приличий, заключающихся в визитах, почти не наблюдается. Я застал Гоголя сидящим возле бильярда. Он что-то читал. Увидевши меня, он привстал, протянул мне руку и спросил, прямо ли я еду в Россию. Я отвечал, что у меня есть еще дело во Франкфурте и что в июне месяце надеюсь быть дома. Пожавши мне руку, он мне сказал совет, и вот почти слово во слово его слова: «Вы едете в Россию, где намерены жить помещиком в своих имениях, это хорошо, и я считаю себя вправе дать вам дружеский совет: Вы будете встречать много разных людей, иные из них покажутся Вам очень дурными. Не спешите их осуждать. Каков бы ни был там какой-нибудь становой или другой, подобный ему, не считайте себя вправе его презирать за его пороки. Старайтесь вникнуть в его жизнь, во все стороны его жизни до такой степени, чтобы воображать, что Вы на его месте, и спрашивайте Вашей совести, что бы Вы сами делали при таком воспитании и обстановке, какими наделила его судьба. Тогда Вы увидете, как Вы примиритесь с людьми и как будет легче: ведь вещь очень простая. Вот Вам мой совет, прощайте, желаю Вам от души счастья». Он пожал мне еще раз руку, и мы расстались. Признаюсь, после этого краткого напутственного слова я, идучи от Гоголя, чувствовал себя совершенно счастливым. От таких людей необщительных и несловоохотных, каков был Гоголь, каждое слово ценится гораздо более, чем от других. Совет его всегда мне сопутствует в жизни, и я бы желал только иметь довольно силы, чтобы ему постоянно следовать.
После этой разлуки я уже более Гоголя не встречал.
Г. Галаган.

Новость добавлена: 2012-01-13 17:57:03

Вернуться к списку статей

Вам так же могут быть интересны следующие новости:

• Анна Ахматова: 100 лет со дня первой публикации. Часть 2
• Новые открытия из неопубликованных трудов В.К. Тредиаковского. (ч.2)
• Акция «Стихи в метро» намечается на 26 сентября
• Выставка произведений Сальвадора Дали
• День рождения Марины Цветаевой