UA
|
Число 28. Як знищували українську мову / АП Т. Лавинюкової - Парость виноградної лози / |
|
|
Автор: Конкурс Иду на Вы
Тема:Свободная тема
Опубликовано: 2015-12-10 22:11:47
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.
ДУЭЛЬ №41.Ничья!
Друзья, устраивайтесь поудобнее и наслаждайтесь чтением. Авторы сегодня предлагают нам замечательное чтиво...
Читатель так и не смог определиться, поэтому
НИЧЬЯ!!!!!!!
Дуэлянт1 - Наталья Бугаре - 12 баллов
Дуэлянт2 - Марина Друзь - 12 баллов
Спасибо ВСЕМ участникам!
*********************
Дуэлянт1
Не заладилось у меня с младшей сестрой. Нет, не с самого начала. В детстве мы дружили. Вынужденно, конечно: разница в пять лет в том возрасте казалась огромной. Сестренка увязывалась за мной хвостиком кругом, немало раздражая. Совсем маленькой, когда я только осваивала роль старшей сестры и, иногда, зачитывалась так, что теряла бдительность, она таинственно исчезала, и мы всей семьей лихорадочно искали ее, а потом дружно радовались, когда замечали на горизонте знакомый хохолок белокурых волос.
- Леля, где ты была? - грозно вопрошала я или кто-то из врослых.
- Я смотлела мил, - отвечала Оленька, честно глядя в глаза.
Смотреть мир она могла часами, забыв обо всем. То ее внимание привлекала букашка, ползущая по травинке, то капля росы, чудом не истаявшая под прибитым дождем к земле большим лопухом, то трансформация сахарной ваты облаков, превращающейся в лошадку, затем парусник, а позже - в гривастого льва.
Внешне мы с сестренкой отличались как день и ночь. Я - жгучая брюнетка, она натуральная блондинка, у меня грустные чуть раскосые карие глаза, у нее большущие, наивные, голубые. Правда, профили у нас были одинаковые - мамкины профили. Но только заметить это мог, разве что, помешанный на профилях художник. Я, сколько себя помню, танцевала и пела, она молчала, задумчиво погруженная в свой собственный мир. Я писала неумелые стихи и мучилась их несовершенством, она рисовала. Дивно рисовала: в младенчестве на стенах нашего большого дома, за что ей даже не влетало. Позже - в альбомах, затем - на холстах. Помню, однажды мы обе выставили работы на школьный конкурс акварелей. Я долго придумывала, что именно изображу. Творила пару дней, тщательно выписывая детали. А она села и за пару часов нарисовала сказочный сюжет: мавку, сидящую под плакучей вербой, туман, клубящийся на заднем плане над рекой, и пастушка, выходящего из тумана с дудочкой. И выиграла. Моя бегущая по лугу в лучах утренней зари девочка, в вышиванке, но с непременным пионерским галстуком, не произвела впечатления на жюри. А вот её сказочная мавка - да. Я была уязвлена. Но ходила на все выставки, где демонстрировали её работы и гордилась. Она же никогда не посещала конкурсы бального танца, на которых блистала я. И демонстративно выходила из комнаты, когда я играла на пианино. Её раздражала музыка в моем исполнении и мои успехи. По крайней мере, мне так казалось.
Семья у нас была не очень зажиточная, но и не бедная. А денег на карманные расходы нам давали мало. Сказывалось то, что жили мы рядышком со школой и поесть-попить могли успеть дома даже за перемену. Так вот, я свои жалкие пару рублей спускала быстро на мороженное и конфеты. А вот сестра - умудрилась накопить на телевизор! Настоящий, маленький черно-белый "Сапфир". Все у неё было не так, как у меня. Я хватала знания на лету и почти не засиживалась над учебниками, она - корпела часами. Мой почерк сильно напоминал попытку симбиоза кириллицы с иероглифами, её безупречная калиграфия поражала даже учителей. У неё всегда были деньги, у меня они заканчивались быстрее, чем я успевала их пересчитать. Наша детская дружба иссякла, как только я, окончив школу, уехала в другой город. Наверное, я всегда ей чуть завидовала - так рисовать у меня не получалось, а я привыкла во всем быть первой.
Прошли годы, рано овдовев я вернулась под крышу родительского дома, чтобы зализать раны, оправиться после потери и научиться жить заново. Сестра к тому времени подросла и заневестилась. Мы обе довольно поздно начали бегать на свидания, очень долго играли в куклы, обе во сне потешно обнимали любимых мишек. А мальчики нас начали интересовать гораздо позже, чем ровесниц. Но на этом сходство заканчивалось: я запоем читала и пела, пробовала писать и танцевала. А сестра смешивала на палитре краски и молча наносила мазки на девственно белый холст. Там где появлялась я - всегда было шумно и весело, где она - поселялась тишина и грусть. После родов я поправилась, потеряла свою девичью прозрачность, сестра же в свои семнадцать была тоненькой и гибкой, как прутик. Я с легкой завистью смотрела на её точенные формы, она же язвительно проходилась о моих пышных.
- Худай, Настя. Ты уже на корову похожа. Посмотри на себя!- говорила она, отрываясь от холста. А я, обижено поджимала губы и пыталась отшутиться:
- Не все мужики собаки, не все на кости бросаются.
Ольга пожимала плечами на мои реплики и снова сосредоточено махала кистью.
Не смотря на то, что Леля давно стала девушкой, для меня и всех домашних она воспринималась ребенком. Большим ребенком. Всегда молчаливая она продолжала смотреть на мир, находя в нем куда более интересного, чем в общении со сверстниками и родней. Когда она решила выйти замуж, ее никто не понял. Как? Наша Лелька, все еще спавшая с плюшевым мишкой - и замуж? Пятый курс ее политеха только начался, но она так отчаянно настаивала на свадьбе, что родители согласились.
И свадьба состоялась: пышная и хлебосольная, с ломящимися столами и искрометными тостами. Только моя Оля, казалась, там гостьей. Тоненькая с огромными голубыми глазами в пол лица, она смотрела задумчиво на этот праздник жизни и с безмерной нежностью - на своего милого. Леля всегда так мало говорила, я не помню слов сочувствия от нее или слов любви. По-моему она их не сказала ни разу ни мне, ни маме, ни отцу, ни бабушке с дедушкой. Просто рисовала наши портреты: углем, мелом, маслом, гуашью. Разные портреты в разное время. Словно именно так она общалась с нами. Словно, хотела что-то сказать. Только мы не слышали. А на свадьбе ее глаза лучились, как два кристалла. Атласное платье, пошитое по ее эскизу, казалось утонченно простым. Тончайшая талия плотно обхвачена, а глубокий вырез открывал пышные полушария идеальной груди. Сестра была прекрасна. А мы слепы. Мама еще удивлялась, мол, откуда у тебя взялся такой роскошный бюст? Сестра загадочно улыбалась и молчала. Ее немногословность давно стала привычной и мы не лезли с назойливыми вопросами.
После свадьбы я вернулась домой. К тому времени у меня уже опять была семья, любящий муж и море планов. А ровно через два месяца поздним вечером позвонила мама: "Приезжай. У нас беда. Лелин Женя. Его больше нет..."
Я мчалась на перекладных, автостопом, бросалась на свет фар почти под колеса и готова была убить медленных водителей. В голове стучало: "Как это могло случиться? Как могло случиться с ней? Такой уравновешенной, такой тихой, такой слабой?"
Ворвавшись в отчий дом, сразу бросилась в комнату бабушки. Струсила сразу войти к сестре. Для нее, все скрывающей внутри себя, подобный удар мог стать смертельным. Я чувствовала это, знала.
Бабушка, увидев меня, попробовала подняться с дивана, но я упала ей на грудь.
- Что случилось? Авария? - бабушка отрицательно мотнула головой.
- То же, что и с твоим... - я замерла, пытаясь понять услышанное. - Повесился... - а внутри измученное сердце, вмиг скинув тщательно выкованную броню, обнажилось живой раной и орало: "Почему? Мой-то был болен, за что ей это?!"
Всю ночь мы втроем проплакали в комнате сестры. Я, она и мама. Бабушку опоили сердечными каплями и уложили спать. Большой живот сестры меня поразил, ведь всего два месяца назад талия была осиной. Стала понятна спешка со свадьбой и резко увеличившийся бюст. Где мы находили с мамой слова, откуда брали их, теперь уже не скажу. Но выплакали мы целое море слез.
- Как ты пережила это? - спрашивала сестра почти неслышно,- как ты с этим смогла жить дальше?
А я несла какую-то чушь про внутренний стержень и, глядя в ее наполненные мукой глаза, понимала, что наш шанс - ее нерожденное дитя. Только оно удержит сестру от самого страшного.
Провожать зятя пришло очень много людей. В маленьком поселке смерть молодых всегда вызывала ажиотаж. Приходили все, кто мог. Сестра двигалась, как сомнамбула, слезы текли непрерывно по бледному лицу. И самые бессовестные сплетницы, уже ставящие диагноз нашему роду - шутка ли, два самоубийцы за пару лет, отходили от нас, только взглянув в бездну ее потемневших глаз. Так никто и не понял причины его поступка. Три года красивейших ухаживаний, свадьба, обожаемая жена и горячо, уже, любимый ребенок. Благополучная семья, налаженный быт. Почему? Зачем?
Сестра таяла, как свечка, скоро от нее остались только глаза и живот. Ровно через сорок дней после похорон она родила дочь.
Прошло пару лет. Страсти поутихли, я обожала проказливую племянницу. Бог, сжалившись над горем сестры, наделил дитя их любви изумительной красотой. Правда, компенисоровав характером чистого бесенка. Моему сыну исполнилось тогда два годика, и мы приехали погостить к маме. В тот день Леля ушла к подруге, я умаялась с двумя сорванцами, уложила их спать и начала наводить порядок. После бурной встречи непосед дом походил на поле боя. Почему я открыла шкаф уже не помню. Шкаф как и комната у нас с Лелей раньше были общие, и часть вещей я так и не забрала. Я что-то искала на полках и случайно сдвинула большую шляпную коробку. Она наклонилась, я попыталась удержать ее пальцами, но коробка оказалась тяжелой и все же упала, рассыпав содержимое. Сестра всегда отличалась педантизмом, в отличие от меня - растрепы, и я лихорадочно начала собирать листочки, высыпавшиеся из коробки. Только через пару минут я поняла, что именно собираю...
"Здравствуй, сегодня я впервые не плакала. У нас родилась дочь. Мне кажется, она похожа на тебя, я еще не знаю, как ее назову, но скорее всего, в честь тебя. Ты не против?"
Строчки начали расплываться перед моими глазами, не глядя, подняла другое письмо:
"Здравствуй. А говорят, что время лечит. Врут - за три года не стало ни грамма легче, и я так и не могу рисовать... Я так хочу к тебе... Если бы не наша девочка, я бы уже пришла... Ты ведь ждешь меня? Я так соскучилась... "
"Привет, Жень. Наша дочка сегодня сделала первый шаг. Я показываю ей твою фотографию и учу говорить папа. Она так похожа на тебя. Каждый раз гляжу на нее, а вижу тебя - твои глаза, нос, улыбку, знакомые морщинки у глаз. Сегодня ты мне снился.
Помнишь? Пятница, вечер нашей встречи. Я приехала на последней электричке, в вагоне не отапливали, и все жутко замерзли. Люди спешат на выход, а я сижу и смотрю в окно. Загадала тогда, в чем ты будешь одет. Не угадала - ты был в новой куртке. Я даже сразу не узнала тебя. Ты прошел вдоль состава и испуганно заметался по опустевшему перрону, решив, что пропустил меня, или я не приехала. Помнишь? Ты бежал по всем вагонам и орал: "Леля-я-я-я!" Я слышала твой крик даже через закрытые двери между вагонами. Так тихо было вокруг. Электричка последняя. Полночь. И первый снег. Он падал крупными хлопьями, лениво кружась в размытых лучах фонарей. Дверь в мой вагон оказалась запертой, и ты спрыгнул с подножки предыдущего вагона, чтобы перебежать так. И тогда я пошла к выходу. Нет, побежала. Я неслась так, словно ты мог исчезнуть. И мы больно стукнулись лбами в темноте в тамбуре. Я вскрикнула даже. А ты сгреб меня в охапку и так и спустился, не разжимая рук и все время шептал в висок горячими губами: "Лелька, девочка моя, не пугай меня больше так никогда... Я же без тебя не могу." А потом кружил со мной на руках, пока не выдохся. И снежинки таяли на наших щеках счастливыми слезами. Пишу и опять чувствую вкус тех капель, или все таки слез? Я так люблю тебя, родной. До сих пор... Люблю еще больше, чем любила в тот вечер. Самый счастливый вечер в моей жизни... А я все еще не могу рисовать..."
Я рыдала, стоя на коленях, прижимая к груди шляпную коробку. Слезы душили меня и все тело сотрясалось крупной нервной дрожью. Огромная боль, пропитавшая каждую строчку этих писем в никуда, била плетью наотмашь. Даты складывались калейдоскопом: 1999, 2000, 2003...
Не было сил читать эти послания, не понимаю, как могла не заметить эту вселенскую боль в родных глазах? Мы ведь думали, что ее отпустило уже. Спрятав коробку с письмами, я рассказала все маме. И пока дети спали, и день медленно скатывался желтым шаром солнца к горизонту, мы нашли старый мольберт, неумело натянули холст, прикололи на него фотографии лели и ее Женечек - мужа и дочки. Мы расставили по комнате все ее неоконченные эскизы и наброски. Увешали стены ее картинами. И ждали... Олюшка вернулась в десять вечера. Удивленно смотрела на комнату, словно видела ее впервые. Пахло красками и лаком. Полотно мольберта казалось белым парусом. Парусом тонущего судна.
- Нет, - сказала Леля, - я не могу... Не могу рисовать. Я пробовала - не могу, - и смотрела взглядом беззащитного щенка, выброшенного из теплого дома на мороз и беззвучно плакала.
Мама молчала, пытаясь найти нужные слова. А я подбежала к ней, встряхнула за плечи, как маленькую, и отчеканила металлическим голосом:
- Можешь, потому что должна! Перед Женьками твоими должна. Обоими. Не жить прошлым, а жить будущим. Лелька, ты умираешь, понимаешь? Ты убиваешь саму себя сейчас! Бери кисть и рисуй свою боль - так спасешься.
- Ты не понимаешь, Насть... Я не могу. Боль - это я. Я вся - боль. Я не могу это рисовать...
Она выглядела такой сломленной и бесконечно одинокой в этой комнате, увешанной пейзажами, портретами и натюрмортами. В этом обилие красок и жизни, жизни, ушедшей из нее. Она казалась своей тенью, тенью прошлой Лели. Все мои слова, все слова мамы теряли свой вес и смысл, едва оторвавшись от губ и падали мертворожденными в пустоту. Пустоту ее взгляда. Леля обняла себя за плечи, словно озябла и пыталась согреться и подавленно молчала. Даже в такой момент молчала! Я ненавидела ее за эту игру в молчанку. За то, что она не умеет или не может рассказать по человечески, что с ней происходит. Она качнулась, словно потеряла опору и повалилась набок. Мы подхватили ее с мамой, кажется, одновременно. Я обняла ее вздрагивающие тонкие плечи, с выпирающими ключицами, и вдруг поняла, что должна сказать.
- Леля! Нарисуй жизнь. Просто нарисуй...
И мне показалось, что с белого паруса холста улыбнулись оба Женьки.
Мой муж нашел работу за границей. Контракт был подписан на пять лет. На сборы - всего ничего, и я не успела приехать домой попрощаться. Все в попыхах, по телефону:
- Мамуль, ты только не волнуйся. Все будет хорошо. Дети выучат немецкий, да и я увижу мир. Береги себя. Лельке и Женьке передавай привет.
Но вернулись мы только через десять лет. Я специально не позвонила маме, чтобы сделать сюрприз. Вечером сидела в коридоре своей квартиры на чемоданах, собираясь с силами, чтобы распаковать их, а в дверь ломились соседи: поздравлять с приездом, рассказывать местные новости, просто посмотреть на нас - для них почти иностранцев. Соседская ребятня сразу же умыкнули моих чад во двор. Муж виновато улыбался, отпрашиваясь на часок. Я выпроводила последних гостей за полночь и буквально рухнула на табуретку. На кухонном столе кто-то забыл газету. Она лежала сиротливо и выглядела непривычно. Кирилица! Господи, текст кирилицей! Не осточертевший немецкий. Родной язык. И запах типографской краски, у нас даже краска не так пахнет. Все не так и не такое. Все вокруг родное до слез. Я долго гладила бумажный лист, словно пыталась читать его, как слепые шрифт Брайля. А потом пробежалась глазами. На первой странице рассказывали о художественном вернисаже в областном центре. В середине списка имен стояло скромное - Блажийчук Ольга - народный художник Украины. И все внутри оборвалось от болезненной гордости ли, радости? Я дома. Вернисаж открывается в субботу. Ой, это же завтра! Уже сегодня. Я еду.
Со мной напросился сынуля, немного паниковавший и терявшийся от обилия новых впечатлений. Он все время трещал в машине, делясь эмоциями, засыпал вопросами. Для него все тут было в диковинку. Все непривычно, даже обычная украинская речь. К счастью, дети не забыли родной язык, не зря же я дома запрещала общаться на любом другом. Сентябрь выдался теплым и солнечным. Сын еще никогда не видел столько ярких красок в городской черте. Эмалево-синее небо, того особенного густого оттенка, который бывает только осенью, казалось неестественным в своей картинной красивости. Старинный центр города кутался в парчу золотой листвы. Канадские клены красовались всеми оттенками алого, бордового, охры и янтаря. Вернисаж проходил в павильонах вдоль центральной улицы города, давно облюбованной местными художниками. Мы припарковались всего в сотне метров от искомого места, быстро дошли до первого павильона и сразу же окунулись в нечто фееричное и прекрасное, как сама жизнь. Изысканные ирисы в китайской вазе казались живыми. Огромный подсолнух царственно венчал глиняный глечик. Натюрморты и пейзажи, портреты прекрасных женщин и интересных мужчин, мудрых стариков и потешных детишек. Рамы и подрамники, масло и акварель. Запах лака и красок. Запах моего детства и юности. Запах родного дома. Я бродила среди полотен, узнавая знакомые места и лица. Руку сестры я почувствовала сразу. Ее пейзажи выглядели слегка размытыми и словно присыпанными золотистой пыльцой с крыльев бабочек, от них исходил тихий свет. Особенно ей удавались пейзажи в дождливую погоду. Сынуля онемел от обилия цвета и форм. Его ноздри мелко трепетали, как у породистого скакуна, в галазах отражался неподдельный восторг. И я не знаю, что больше впечатлило мальчишку - сам город: прянично-красивый, с тонкими линиями старинной архитектуры и вычурными вензелями лепнины тут и там. Город, обласканный сонцем, облитый медом осенней листвы. Золоченные купола казались продолжением кип деревьев под ними, а кресты подпирали небо, словно Атланты. И картины! Море картин на любой вкус, казавшиеся порталами в другие миры - так ярко и реалистично были выписаны на них горы, море, пальмы, цветы, снедь... Я встретилась глазами с мамой совершенно неожиданно. И не сразу поняла, что ее глаза нарисованы. Портреты моих родных выстроились в один ряд, улыбаясь и поджидая, кажется именно меня с сыном.
- Мама! Это же ты! - выдохнул Мишаня, уставившись на левую картину из центральной тройки. Эти три холста были выставлены на специальном возвышении. Похоже, именно их Леля хотела показать максимальному количеству ценителей и просто прохожих. На полотне цвета осеннего неба танцевала девочка, с развевающимися волосами. Чуть правее от нее сзади стояла она же, но постарше, с книгой в руках и мечтательной улыбкой, а еще правее в глубине картины эта же девочка-женщина, но уже Мадонна с ребенком на руках, сидящая в глубоком кресле. А вокруг его ножек обвивались лианы с колокольчатыми невиданными цветами. И столько во взгляде этой знакомой-незнакомой девочки-женщины было нежности и надежды, что я обмерла, как тонко уловила Леля суть меня самой - мятущейся, наивной, верящей, и совершенно не стареющей в душе. На подрамнике в табличке значилось название: "Мечты сбываются".
На полотне справа улыбалась наша бабушка, одетая в грязный ватник, мешковатые штаны и смешно подвязанную под подбородком ушанку с красной звездой. В ее ногах сиротливо валяется рюкзачок с красным крестом, а вокруг воронки. Война. Чуть правее в глубине - она же, но уже с маленькой мамой. Маме лет десять, они стоят под цветщей яблоней, улыбаются и столько благодати разлитой вокруг, что щемит за грудиной. А в самой глубине - я с Лелей. Леля совсем маленькая - года три, на руках у бабушки, счастливо хохочет. А я рядом с мамой, держу ее за рки, а за спиной прячу книгу. Название: " Будущее - это мы".
На центральной - сестра нарисовала себя совсем крохотной - со смешным хохолком-одуванчиком на голове из льняного пуха, колеблющегося на ветру, с огромными глазами полными тихого восторга. Она смотрит на мир. Чуть в глубине - она же, но уже девушка на руках хохочущего Женьки, кружащиеся в лучах фонарей под хлопьями первого снега. А по центру - они с Женей маленькой сдувают парашютики с одуванчика, смешно морща носы. И эти парашутики кружат вокруг них облаком, точно как снег над смеющейся парой. На табличке значилось название: "Просто жизнь".
Я простояла битый час, вглядываясь в наши портреты. В бездонные грустные глаза женщин нашего рода. Вот мама, еще совсем молодая, улыбается и светится изнутри. Вот бабушка с дедушкой сидят на лавочке. Вот свадьба сестры и она сама в белом платье, а за нею -черные крылья смерти. Вся моя жизнь прошла чередой в этих картинах. Наши улыбки, глаза, движения. И тут я впервые поняла, как мы похожи с сестрой. Мы - женщины одного рода, с одинаковыми профилями и судьбами.
Движок старенькой "Мазды" отстукивал минуты в ритме сердца, наматывая время на ось колес. Еще чуть и я войду в отчий дом, обниму маму, племяшку, брата. Сестра выглянет, как всегда, из своей комнаты, молча улыбнется и кивнет. А я впервые не обижусь и пойду вслед за ней. И я знаю, что ей скажу: "Лелька, прости меня птицу-говорушу глупую. Это я тебя не понимала никогда... Ты же меня считала, как книгу. Ты хранила меня, нас всех хранила, своей колдовской кистью. Нарисуй себе счастье. Пожалуйста."
Дуэлянт2
Мысли, слова, рассыпавшиеся на буквы, слились в невнятное бормотание. Миллионы чужих голосов, повторяя и
повторяя их, просто взрывали мой мозг, не давая сосредоточиться.
«Все! У меня уже больше нет сил! Замолчите! Оставьте меня в покое…»
Тут же перекошенные рты подхватили и эти, последние слова, пропуская их через мясорубку повторов… Я
попятилась, затыкая уши, не в силах больше этого слышать.
Вдруг теплая рука легла мне на плечо и уверенным движением развернула меня. Я ткнулась в чью-то грудь носом.
Пахло отцом. Тишина и чувство защищенности пришли одновременно. За миг до пробуждения.
Звонил будильник. Он ежедневно заставлял меня вставать с постели, напоминая, что нельзя лежать под одеялом
вечно. Я выныривала из водоворота сновидений, ловя ртом воздух, а руками твердую поверхность постели, чувствуя
себя выпотрошенной рыбой, все еще продолжавшей жить.
Нужно вставать. Вставать и чем-то заниматься. Хотя зачем? Куда спешить? Я всё время спешила. Заглатывала жизнь,
как кофе, на ходу, обжигаясь и не чувствуя вкуса... А не надо было! Сколько раз мне отец говорил: «Не спеши, а то
опоздаешь»…
«Вот и опоздала», – последняя мысль окончательно прорвала оболочку сна. Я села, обхватив себя руками, и
уткнулась носом в рукав рубашки. Вдох. Еще один. Нестерпимо захотелось услышать скрип половиц, а затем звук
открываемой двери и отцовское: «Лежебока! Вставай уже. Мне грустно без тебя пить чай!»
– Мне тоже, пап, грустно без тебя пить чай, – громко сказала я, разглядывая свою ногу.
Ступня с надетым на нее шерстяным носком безуспешно пыталась втиснуться в тапку. Задвинула её под кровать и всё
же встала. Составив на поднос термос, чашку и тарелку с заветренными бутербродами, я побрела в кухню.
У соседей сверху что-то упало на пол. Следом раздался хор перебивающих друг друга голосов.
«Ну, вот тебе и голоса во сне. Ты вовсе не сходишь с ума. Просто опускаешься на дно и руки подать тебе некому...»
Перед дверью кухни я остановилась, избегая смотреть на то место на полу, где три месяца назад, вернувшись с
работы, нашла тело отца, еще теплое и такое невыносимо тяжелое и беспомощное. Дорога на кухню с тех пор стала
постоянной пыткой, и я старалась как можно реже сюда заходить. И садиться за наш маленький стол перестала. За
ним когда-то собиралась семья. Ее больше нет, а я всего лишь – осколок. И теперь, если я ела на кухне, то – стоя у
окна и держа тарелку на весу...
Я вдруг поняла, что смотрю на приоткрытую дверку фанерной антресольки, сделанной отцом еще во времена моего
детства для мамы. Она убирала туда банки с вареньем на зиму. Когда мамы не стало, как-то незаметно не стало и
варенья. Никто его больше не варил. И почему-то так вышло, что я уже давно не интересовалась подвешенным под
потолком деревянным ящиком.
Заставляя себя сделать хоть что-то, приподнялась на цыпочки и попробовала прикрыть дверку. Не получилось. Еще
на миг задержалась, прикидывая, что же там сейчас может находиться, но затем все же переступила порог кухни,
пообещав себе разобраться со старым хламом потом. Всё потом. Сейчас всё же лучше выпить чаю.
…Сжав в ладонях чашку, я стояла у окна и смотрела на обыденную жизнь двора и дробила её на части: малышня
копошилась в песочнице, девчонки лет пяти ковыряли землю под кустом сирени, пацанва постарше сбилась в кучку
за гаражами – курят, охламоны... Наташка вытащила к подъезду пластиковое кресло. Сейчас Витька вынесет на руках
тетю Надю и усадит «гулять». В день похорон отца Натка отменила прогулку матери. Сказала просто: «Пусть он для
нее будет еще живым. Может, и сама подольше протянет. Ты уж не проговорись». Вот и молчу. Вернее передаю от
папы приветы в те редкие дни, когда выползаю в магазин за хлебом и молоком. Мне бы кто привет передал. От
папы...
Я передернула плечами, отгоняя непрошеные мысли, и оглянулась на холодильник.
– Нет, – громко объявила я и мотнула головой для убедительности, – есть не хочу… – и снова посмотрела в окно.
Первоклашка Лёлька сидела на плечах отца, размахивая букетом, и хохотала…
...В лицо пахнуло запахом осеннего леса.
– Маришка не спи! Чуешь, как пахнет грибами? Смотри давай! Ты у нас впередсмотрящий! Всевидящий Главный
Грибовед! Что молчишь? Что должен говорить Главный Грибовед?
– Высоко сижу! Далеко гляжу! – звонко проскандировала я, поудобнее устраиваясь на широких отцовских плечах и
стряхивая дрёму. Где-то за моей спиной прозвенел мамин смех. Отец довольно хмыкнул и ткнул пальцем в ярко-
оранжевую шляпку подосиновика:
– Проглядела!..
Чай остыл. Я сделала последний глоток и зажмурилась, не давая себе снова заплакать.
«Нужно что-то делать, чтобы отвлечься. Чтобы перестать постоянно думать о мертвом, распростертом на полу у
кухонной двери, папином теле. О его таком отстраненном лице в момент последнего прощания. О его руках, таких
ласковых и горячих, когда он меня обнимал, и так отчужденно-холодно сложенных на груди, когда он лежал в
гробу. О том, что была слишком занята своими делами и не замечала, как угасает отец. Делами? Да я просто утонула
в жалости к себе после разрыва с Геркой, не замечая никого рядом с собой. Хватит! Наверное, не зря людьми
заведено убирать вещи покойных, а я уже который месяц боюсь к чему-то в доме прикоснуться. Давай! Начинай!»
Я поставила чашку в мойку и, взяв табуретку, решительно вышла.
– Вот с антресоли и начну! – громко отдала себе приказ и, встав на табурет, взялась за дверку, отчаянно борясь с
желанием всё это бросить, спрыгнуть на пол и вернуться в кровать. Но тут у соседей сверху снова что-то упало на
пол прямо над моей головой, посыпалась штукатурка, и, невольно дернувшись, я потеряла равновесие. Табуретка
ушла из-под ног, скользнув по линолеуму куда-то в кухню, а я рефлекторно вцепилась в открытый зев антресоли и
повисла.
Захрустело ломающееся дерево, и я рухнула на пол, накренив фанерное дно, и на меня сверху посыпалось
содержимое антресоли: старые журналы, какие-то вещи, мамин сапог, коробка из-под туфель… Я отшатнулась в
сторону, освобождая вещам место. Последним упал вылинявший от времени резиновый мяч. Мой мяч. Из детства. Я
тупо смотрела, как он падает, ударяет по обувной коробке, переворачивает ее и катится мне за спину.
Кувыркнувшись, коробка раскрылась, и из нее высыпался ворох исписанных листов. «И что это?» Совершенно не
задумываясь, я протянула руку и взяла один из них…
«Марин… Жаль, что у вас не сложилось с Геркой. Но, может, еще сложится? Ты не отталкивай его, если вдруг...
Знаешь, любовь не дают взаймы, ею делятся, раздаривают, ничего не ожидая в ответ.
Перестань ждать, что тебя полюбят - и ты просто станешь принимать эту любовь только потому, что достойна быть
любимой. Да ты – достойна! Но и тот, кто тебя любит - тоже! Отдавай ему себя всю, ничего не оставляя про запас. И
будь счастлива!
Ведь мы с матерью тебя для счастья завели!»
Тихо поскуливая, я встала на четвереньки и поползла собирать рассыпавшиеся листочки. Сгребла их и села,
привалившись спиной к стене. Неровно вырванные из тетради, листки были исписаны каллиграфическим почерком
отца. И все были адресованы мне.
«Мариш… ты только не пугайся. Я скоро уйду. Мама зовет. Ты же знаешь ее, она всегда рвалась вперед батьки в
пекло… Я волнуюсь, как она там без меня…»
«Доча, я вот что тебе еще хотел сказать…»
«Манюня, когда я уйду, не плачь. А уйду я скоро. Уже скоро. Прости меня, что прощаюсь с тобой вот так… боясь
посмотреть в глаза. Тебе и так в последнее время досталось, а тут еще я. Ты уж прости мне это предательство.
Послушай, слезы – это такая глупость. Мертвым они не нужны. А живые прячут за ними свою вину. Вину за каждую не
прожитую рядом минуту, за не сказанное вовремя слово, за не оказанную помощь… за невнимание и отсутствие
любви. Тебе же винить себя не в чем. Нам с матерью повезло – потому, что у нас была ты. Поэтому – не плачь!»
«Знаешь, Кроха, я всё думаю, когда ты все это прочтешь? Ты же будешь изводить себя самоедством, запершись в
квартире… Хоть бы тебе на голову эта коробка сама свалилась…»
Я погладила последний листочек, откладывая его в стопочку ко всем остальным. Хотелось ещё. Ещё – неожиданной и
такой желанной ласки. Ещё… хотя бы одного папиного привета. Я перевернула коробку и заглянула в неё. Потрясла,
уже не ожидая ничего, но продолжая истово надеяться на чудо. Пусто. Сложила письма в ставшую теперь самой
дорогой вещью в доме коробку и потянулась за крышкой.
Чудо случилось – ещё один последний привет лег в мою ладонь:
«Это очень вредная привычка - искать в прошлом будущее. А ты это делаешь постоянно. Я уверен, что и сейчас, читая
моё письмо, ты сидишь на полу в моей старой рубашке и моих же теплых носках. У тебя что – ноги мерзнут? А
рубашка? Спорим, ты каждый раз, снимая и надевая её, пытаешься уловить мой запах?
Что, Желтая ты моя субМарина, снова легла на грунт и зализываешь раны? Прекращай! Иначе течением снесет на
глубину, с которой уже не подняться. Силенок не хватит.
Всплывай! Хотя бы на перископную глубину. И начинай жить. И не жалей себя. Каждому человеку рано или поздно
приходится учиться жить заново. Вставай и иди! А мы всегда будем рядом…»
Я, непонятно чему улыбаясь, повернулась к солнцу, заглянувшему в кухонное окно. Встала. Распахнула створки
окна. Сощурилась, глядя на светило, и, проиграв битву в "гляделки", зажмурилась. Так и стояла, подставив его
ласковым ладоням свое лицо. Меня окутало ощущение нежданно пришедшего равновесия и единства с окружающим
миром. Папины приветы словно зажгли крохотный фитилек, осветивший все темные уголки души с притаившимися в
них страхами и болью, а солнце своей ненавязчивой лаской сейчас завершало шквальное таяние сугробов тоски.
Тихая скорбь «Адажио» Альбиони, звучавшего из какого-то окна, и заглушающий ее смех детворы, воркование
голубей на соседском балконе, шуршание шин, проезжающей машины и даже звук падающих капель из неплотно
закрытого крана – всё слилось в последний наказ отца… ЖИВИ!
**********
История cоздания стихотворения:
Напоминаем, что продолжается приём заявок на последующие дуэли. Лимит на участие не установлен. Нужно, всего лишь, прислать стихи.
Дуэли - прекрасная возможность показать стихи и услышать непредвзятое мнение о них от ваших читателей.
0
Понравилось произведение? Поделитесь им со своими друзьями в социальных сетях:
Количество читателей: 604
Рецензии
Спасибо всем, кто голосовал за наши работы. Тем, кто выбирал и тем, кто не смог выбрать. Маринка изумительный прозаик, для меня честь ничья с ней.
зато у меня д.р. в один день с Мариной (по старой памяти помнится).. со всеми наступающими вас, девочки! и новых чУдных работ!
с уважением и обожанием, Веераке
Терпеть не могу ники - поменял ник и нет человека.
Надо нам, Вера, к нашему дню рождения написать что-нибудь неожиданно-феерическое. Как не нам знать, чего же мы хотим?
а сейчас почти два года молчу.. но буду ждать Вашей феерии!
к примеру, Мааринаке, Леенаке и т.п
Работы действительно равны.... Ничья абсолютно справедлива!!!!!
Девочки, МОЛОДЦЫ!!!!!!!
Читая первый, я думала о том, что живём мы как-то так, неразумно, каждый сам в себе, в своём внутреннем мире. И, казалось-бы, есть рядом кто-то из близких и родных нам людей, но при этом, чувствуем себя одинокими. Мелкие обиды, непонимание, неслышание... И когда у кого-то из них случается беда, мы хотим помочь заглушить боль. Ищем и подбираем подбадривающие слова, интонацию голоса, пытаясь уравновесить своё дыхание, заглушая свою, внутреннюю боль, чтобы забрать, хотя-бы, кусочек тяжести от его беды... Почему именно так, почему, когда случается беда? Почему мы не успеваем вовремя сказать: "Извини", "Давай вместе"; похвалить, нарисовать рожицу с улыбкой на листке бумаги, написав что-то смешное и доброе? И ещё... Как сложно восстанавливать человека, живущего в своём прошлом... Как помочь?...Как "окрылить"?.. Как вынуть из его души осевшую боль? Ах, как же нам в такие моменты необходима Мудрость...
Читая второй рассказ, "прошлась лезвием по сердцу", потому, как знаю, что такое видеть отца мёртвым. Читала, перескакивая через строку, потому что было очень больно. Надеюсь, что автор меня поймёт правильно. Ранимо всё восприняла.
Сегодня я не голосую. Обоим авторам выражаю свою благодарность и уважение за их труд. А по поводу боли - "время всему адвокат, оно и рассудит, и полечит"...
Ничья. Не голосую.
Я могу почитать жуткие истории автора ИванА, но это не истории, это автобиография, это исторические мемуары, которые нужны для потомков, как минимум. А читать бытовуху-житуху не хочется - вон она, выйди только в подъезд. Или включи телевизор и наслаждайся. Не, я трэш уже перерос, не забиваю голову, берегу.
В первом охвачен достаточно продолжительный период жизни, поэтому вполне состоявшийся рассказ.
Второй - один эпизод из жизни, с отступлениями в виде воспоминаний, что усиливает эмоциональную нагрузку.
Оба произведения с замечательной основной мыслью: никогда не сдавайся и не сгибайся под гнетом обстоятельств, а всегда двигайся вперед с надеждой на светлое будущее, ведь жизнь - одна.
И, всё-таки, выбираю рассказ.
Номер Один.
Первый раз за все дуэли...
Обе работы - просто безупречны и по наполнению, и по написанию....
Аплодисменты обеим Авторам, работы великолепные....
Но выбирать надо....
№............... 2.......... Хотя я бы на месте модераторов сделал ничью.
Шикарные работы!!!!!
Выбираю номер2.
Она такая маленькая – жизнь...
Воды немного, специй и муки
Смешали и на доску положив,
Выкатываем скалкою коржи.
Для торта, - рассуждают чудаки.
Для сладкого, - поддакивают им
Не ведая о том, что жар в печи
Сожжёт дотла, как сжёг всесильный Рим,
Но, если выбрать правильный режим –
Симптомы боли можно излечить:
Не содержание, но внешний вид
По праздникам, на время рандеву -
Отсутствие изъянов удивит,
Но какова цена такой любви?
Её сторонним вряд ли назовут.
Она такая маленькая – жизнь.
В ней торты редкость – чаще, миражи...
То есть, выбираю оба. Оба классные, каждый по-своему.
Вычитать бы еще - есть помарки в обоих. Но по смыслу каждый - здорово написан! Молодцы авторы! Голосую за вас обоих (или обеих?))))
С ув.Тоня
Спасибо АВТОРАМ!
Голосовать невероятно трудно и практически невозможно!!!!! Читатели будут выбирать то, что их больше зацепит...Какая из этих потерь? И скорее всего, начнут выбирать сердцем, пережившим свой личный опыт потерь... :(
Именно поэтому, я выбираю номер №2.
И еще раз спасибо Вам двоим.
Спасибо!
| Слова на губах моих
тают. Поправлю немного стих: Черти своих не бросают, "Кидают" привычно их! |
| Рецензия от: Всеволод 2024-04-27 17:40:56 |
| Гарний сонет, Артуре!
Лише не можу погодитись
на «Людину без обличчя», бо у Вас Є — ІМʼЯ !!! — не лише людини «з обличчям», але й з поетичним імʼям. Добра Вам. Миру й натхнення! |
| Рецензия от: Веснянка 2024-04-27 17:14:10 |
| Много отрицательных отзывов о нынешней власти, много обоснованной критики. Но главный вопрос, на мой взгляд, альтернатива. Если рассматривать те, що маємо, то есть Порошенко-Зеленский, то "игра была равна..." |
| Рецензия от: Диестро 2024-04-27 17:05:56 |
| Люблю рок-музику. Люблю
слухати Фреді Меркурі.
Обожнюю Believer. Людмила Варавко, дякую вам за "тепло душі". Я неадекватна людина, т(...) |
| Рецензия от: Омельницька Ірина 2024-04-25 11:58:28 |
| Most Popular Rock Songs
On YouTube 1 Passenger | Let Her Go 3.7B 2 Imagine Dragons – Believer 2.6B 3\4 The Chainsmokers & Coldplay - Something Just(...) |
| Рецензия от: Серж Песецкий 2024-04-23 23:49:15 |