Вход для авторов

Забыли пароль??

Регистрация

Уже недалечко червоне яєчко: Вербна неділя в історії та традиціях
/ АП Т. Лавинюкової. "Важлива подія" /

Число 28. Як знищували українську мову
/ АП Т. Лавинюкової - Парость виноградної лози /

Сейчас на сайте 3550 человек

Кто онлайн?

Рекомендации УПП

ми будьмо
Елена Рышкова
варте
Цыганова Наталия
Нота...
ЛИМ

Резонанс дня

Новые авторы

Присоединяйся

Понятия о поэзии у большинства людей такие туманные, что туманность служит им определением поэзии. П. Валери

Автор: Марина Друзь
Тема:Свободная тема
Опубликовано: 2015-12-20 16:31:22
Автор не возражает против аналитического разбора и критики в рецензиях.

Нитью светлой твоею стану

Впервые я увидел ее в магазине...
Она долго стояла у витрины и, как мне тогда казалось, улыбалась разноцветным клубкам, рядами
выложенным под стеклом. Ее рука легла на прилавок, и пальцы забарабанили, привлекая внимание
продавщицы. Та оторвалась от чтения какой-то книжки и с явным сожалением отложила ее в сторону.

«Будьте добры...»

И вот уже витрина открыта, и на гладкую поверхность столешницы один за другим ложатся мотки с яркими
этикетками. Женщина по очереди перебирает нити, гладит их, словно спину кошки, подносит к свету, потом
прикладывает к щеке, и, улыбаясь, словно прислушиваясь к чему-то, живущему внутри ее. И видно, что эта
ласка и эта улыбка предназначаются не рассыпанному вороху на столе, а именно тому, что сейчас в ней.

Мне невыносимо захотелось, чтобы и меня тоже взяли ее ласковые руки и поднесли к лицу. Наверное, если
бы у меня было сердце, то оно бы сейчас часто-часто стучало. Но откуда ему взяться у клубка шерсти? Да и
шансов попасться ей на глаза у меня почти не было. Ведь меня привезли только вчера, а любительница
женских романов почему-то не особо спешила нас выставлять, оставив лежать в чуть приоткрытой коробке.

- Они все такие милые, но это не то, что мне нужно, - развела руками женщина, собираясь уйти.

Продавщица встрепенулась, наконец-то вспомнив, зачем она здесь, и окликнула:
- Погодите, есть еще. Вчера привезли!

Девушка кинулась к нашей коробке и вынула… меня.

За те несколько секунд до прикосновения к ее ладони, я распушил все свои ворсинки, став мягким и
пушистым, изо всех сил желая доказать, что я достоин того, чтобы лежать в ее руках.Она слегка сжала меня
пальцами и поднесла к щеке. Потерлась кожей о мои нити, закрыла глаза и... о, да!

- Я беру. Всю упаковку. Сколько их там? Десять?

... Меня спрятали. Не только меня – всех нас засунули в самый темный угол шкафа. Я был огорчен и
возмущен! За что? Почему? Зачем эти ласковые руки так легко с нами расстались? Зачем?..
Я сжался в тугой комок обиды и задремал, зажатый моими братьями. Изредка, сквозь дрему, я слышал
голоса: мягкий и воркующий – ее, и другой – мужской, низкий, снисходительно-вальяжный. К сожалению,
они редко звучали в нашей комнате, и к тому же были слишком тихи. Поначалу, слыша ее смех, я еще
просыпался, но потом смирился: «Забыла…»

...Проснулся я резко, вдруг. Чья-то ладонь шарила в недрах шкафа, подбираясь к нам, спрятанным под
стопкой одежды. Пальцы сжались на целофане упаковки и потянули. Уф! Это были ее пальцы! О нас
вспомнили!

Пакет, пока закрывали дверку, был небрежно зажат подмышкой, а потом нас и вовсе бросили... в кресло. Я и
мои братья, распушая слежавшиеся ворсинки, торопились привести себя в порядок,– а вдруг сейчас она
взглянет на нас и, разочаровавшись, снова засунет в шкаф?

Ни за что! Мы уже так давно мечтали стать чем-то большим, нам пора было расти, развиваться! В конце
концов, мои братья давно мечтали повидать мир!..

А я? А я мечтал свернуться у ее ног калачиком и хотя-бы просто потереться о ее щиколотки своим теплым
боком…
Я тихонько высвободился из-под вороха братьев и взглянул на неё. Приложив к уху телефон, она ходила от
окна к двери, и говорила:

- Да, да... Рисунок я давно выбрала. Размеры сняла с его любимого джемпера. Да, да... я понимаю, что
времени мало. Нет, помощь не нужна. Я всё свяжу сама. Я успею за две недели его командировки. Ну и что,
что он не любит сюрпризов? Свитер им не будет. Я уже купила понравившиеся ему часы, вот и надену их на
рукав... Да, мама, этот связанный с любовью свитер станет упаковкой для понравившихся ему часов, - ее
голос, вдруг потерял привычную мягкость и зазвенел холодным звуком бьющегося стекла, - да, мам, я
люблю его, а он позволяет мне любить себя. Мама!..

Телефон полетел в тоже кресло, где лежали мы, а она, заткнув уши ладонями, прошептала:

- Но я же люблю! Люблю! – и… засмеялась.

Спицы, зажатые в ее пальцах, порхали, переплетая нити в сложный узор. Мы с братьями даже оробели,
глядя, как она, связывая нас в единое целое, творит настоящее чудо. А потом, усталые, расслабленные
пропаркой и утюжкой, мы, не узнавая себя, смотрелись в зеркало – нас превратили в прекрасный свитер!

Все петли были одинаковой высоты, швы – безупречны.

Братья удовлетворенно повздыхали и… благостно уснули. Один только я продолжал чувствовать, вобрав все
нити в себя и став с ними единым целым.

Ах! Она прижала меня к себе и закружилась по комнате в танце… А потом достала красивую коробку и
аккуратно уложила меня на хрустящую белую бумагу. Защелкнула на левом рукаве браслет холодных
высокомерных часов, и я погрузился во тьму. Тьму ожидания.

«Ну, и тряпка», - бесцеремонно устраиваясь на мне, презрительно процедили часы, хрустя своими
бездушными шестеренками…

Долго ждать не пришлось. Коробку вынули из шкафа и, плавно покачивая, понесли. Даже сквозь толстый
картон я чувствовал, как дрожат ее пальцы.

- С днем рождения, милый!

- О, спасибо! И что же ты приготовила мне, дорогая?

Крышка была отброшена в сторону, и...

- Они прекрасны! Это именно то, что я хотел!..

«Тряпка!» - надменно фыркнули мне часы, покидая свое уютное ложе. Браслет победно щелкнул на запястье
мужчины, который, совершенно не обращая внимания на свитер, обнял ее и коснулся губами волос:

- Спасибо, дорогая!

- Но, милый, а второй подарок? Ты разве его не посмотришь? Примерь! Я закончила его только сегодня. Я
так волнуюсь…

- Конечно, - мужчина небрежно потянул меня за рукав, встряхнул и надел. Часы тут же вцепились в мои
нити, вытягивая петли.

- Черт! Так и знал, что он будет цепляться за часы, - буркнул под нос мой новый хозяин, и я, немедленно
втягивая в себя свои мягко пушившиеся ворсинки, в то же мгновение его возненавидел.

- Неплохо, неплохо... Но зачем же было, дорогая, тратить столько времени на вещь, которую можно просто
купить в любом магазине? И, к тому же – он какой-то колючий…

- Ко-лю-чий?..

Мы не подружились. Большую часть времени я лежал, аккуратно сложенный на полке в ее шкафу. Очень
редко хозяин надевал меня, но и этой малости мне вполне хватало, чтобы я с каждым днем ненавидел его
все больше.

Я злюсь, когда он меня берет в руки, и тогда самые жесткие мои волоски топорщатся дыбом. Поэтому, чаще
всего я бываю снятым и отброшенным в сторону, как только мой владелец оказывается вне дома: в
бильярдной ли, на рыбалке, или в чужой квартире... Почему я так непреклонен? Да потому, что каждый раз
рядом с ним оказывается чужая, остро пахнущая приторным мускусом женщина с яркими пухлыми губами. Ее
руки ложатся на хозяйские плечи, ее губы прижимаются к его губам. И в этих движениях нет любви, только
нетерпение и азарт гончей…

Я его ненавидел – ведь глаза той, что создала меня из своей любви, тускнели с каждым днем. Не знаю, кто
из нас поставил финальную точку: я или те алые, блестящие помадой губы. Но я поневоле впитал в себя
вульгарность той, чужой, и когда однажды меня убирали в шкаф, месяцы обмана явно проступили на моем
вороте. Я упал. Упал на пол. Потом рядом со мной звякнул замками чемодан и в его открытое брюхо
полетели рубашки, брюки, костюмы того, кого я ненавидел.

А она плакала, прижимая меня к себе.

- Тебя не отдам. Ты ему никогда не был нужен, впрочем, как и я...

Руками ее матери, я был снова упакован в целлофан, убран с глаз долой и забыт на долгое время. Сколько с
той поры прошло – месяцы, годы? – я не знаю. Время для меня перестало течь, а я словно попал в «никуда»
и уже даже не слышал ее голоса.

Наступила пустота ненужности: иногда мне отчаянно хотелось, чтобы меня выбросили, и пусть бы я сгнил,
валяясь на свалке – но все же я находил в себе силы прогнать отчаянье, в надежде, что однажды все-таки
понадоблюсь ей... Понадоблюсь ей!
…Из забытья меня вырвал хруст целлофана. Он с громким треском ликовал: «Свет! Нас вынули на свет!». А
я, все еще плохо соображая, пытался понять, что происходит.

- Вот! Нашла! Хватит ему валяться. Распусти и свяжи девочке платье или костюмчик. Ты же у меня
мастерица!

- Жалко, мам. Он все еще такой красивый и ...мягкий, - она прижала меня в своей щеке, вздохнула, и я чуть
не сомлел в ее руках.

- Вот и осчастливь крестницу, детка.

Меня распускали, сматывая в огромные рыхлые клубки, отпаривали на водяной бане, сушили и снова
перематывали. Я радовался и грустил одновременно. Я не хотел! Не хотел расставаться с ней!

Но вот уже пушистым клубком я снова кручуюсь у ее ног. Ее ласковые пальцы скользят по моей нити,
сотворяя очередное чудо, а я, уменьшающимся с каждым днем клубком, ни за что не желающим с ней
расставаться, тем не менее, стремительно бегу в противоположную от нее сторону…

И бужу, бужу души своих спящих братьев, и учу, учу их любить ту, кого им нужно будет собой согревать.

А сам я хочу остаться. Пусть маленьким, уже никому не нужным клубочком! Пусть на дне корзинки для
рукоделия, но только здесь – рядом с ней.

Уф! Закончила. Да и я не такой уж маленький! Может, сгожусь еще?

…Маленькая девочка надевает на себя самые красивые в ее жизни свитер, шапочку, гетры, варежки – и
счастливо смеется, кружась по комнате. Обнимает шею той, что творит чудеса, а я прощаюсь с моими
гордыми братьями. Я спокоен за них – ведь они уже любят друг друга: эта девчушка и мои братцы. Сейчас
они уйдут от меня, а мне снова нужно будет набраться терпения и ждать.

Но ее ладонь опускается на меня, и гладит:

- Хорошо, что ты такой большой. Я так надеялась, что хоть что-то от тебя достанется и мне.

...Она снова вяжет. Уже не спеша и без суеты. Теперь я – носок. Да, пока – один, но она уже надела меня
себе на ногу и вяжет мне пару. И тихо поет.

А я счастлив, потому что знаю: теперь я с ней до самого конца, и до самой последней своей ворсинки я буду
согревать ее и заботится о ней...